Владимир Ищенко:Украинская «деколонизация» принципиально отличается от классической в бывших колониях европейских империй и сводится к этнонационалистической политике в узких интересах украинских и западных элит

В эссе “Ukrainian voices?”, опубликованном в конце 2022 года в журнале New Left Review [1] [1], Владимир Ищенко утверждает, что украинская «деколонизация» принципиально отличается от классической деколонизации в бывших колониях европейских империй и сводится к этнонационалистической политике идентичности в узких интересах украинских и западных элит. Вместо того, чтобы настаивать на своей недооцененной в западной академии и публичной сфере особости, украинские интеллектуалы, ученые и художники должны поднимать универсальные вопросы, основанные на украинском материале. Однако это требует принципиально иного взгляда на украинское прошлое и настоящее, включая принятие советской эпохи как периода, когда украинцы участвовали и играли решающую роль в революции и социальном прогрессе всемирного значения. В то же время продолжающийся постсоветский кризис помогает осветить некоторые ключевые экономические, политические и культурные тенденции глобального характера. 

Автор: Владимир Ищенко, кандидат социологических наук, научный сотрудник Института восточноевропейских исследований Свободного университета Берлина. E-mail: volodymyr.ishchenko@fu-berlin.de [2] ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-6145-4765 [3]  

Abstract: In his essay “Ukrainian voices?” published in the New Left Review in late 2022 [1], Volodymyr Ishchenko argues that Ukrainian “decolonization” is fundamentally different from classical decolonization in former colonies of European empires and is reduced to ethnonationalist identity politics in the narrow interests of Ukrainian and Western elites. Instead of insisting on their unappreciated particularity in the Western academy and public sphere, Ukrainian intellectuals, scholars, and artists should raise universal questions based on Ukrainian material. However, this requires a fundamentally different view of Ukrainian past and present, including an acceptance of the Soviet era as a period when Ukrainians participated and played a crucial role in revolution and social progress of worldwide significance. Simultaneously, the ongoing post-Soviet crisis helps illuminate some of the key economic, political, and cultural  trends of a global nature. 

Corresponding author: Volodymyr Ishchenko, PhD (candidat sociologicheskich nauk), Research Associate at the Institute of East European Studies, Freie Universität Berlin. His writing has appeared in The Guardian, Al Jazeera, Jacobin and New Left Review. E-mail: volodymyr.ishchenko@fu-berlin.de [2] ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-6145-4765 [3] 

В последнее время много говорится о «деколонизации» Украины. Под этим часто понимают полную «отмену» русской культуры и языка во всех сферах общественной жизни. Наиболее радикальные украинские «деколонизаторы» (подобных им можно встретить и на Западе) хотели бы, чтобы Российская Федерация развалилась на множество государств, и тем самым завершился бы процесс дезинтеграции имперской России, который начался в 1917 году и не был завершен в 1991 году с распадом СССР. В академическом контексте это означает «деколонизацию» мышления представителей социальных и гуманитарных наук, чей подход ко всему постсоветскому региону был, как считается, пронизан и искажен духом российского культурного империализма.

Когда после Второй мировой войны поднялась крупнейшая в современной истории волна деколонизации, акценты ставились по-иному. Деколонизация тогда означала не просто ликвидацию европейских империй, но и создание в бывших колониальных странах мощной национализированной промышленности, способной устранить дисбалансы колониальной экономики посредством импортозамещения. Противоречия и неудачи на этом пути были исследованы в марксистских и близких к марксизму теориях «недоразвитости», долговой зависимости и мир-системного анализа. Сегодня, когда неолиберализм занял место политики, основанной на приоритетном развитии государственного сектора экономики, а постструктуралистские «постколониальные исследования» вытеснили теории неоимпериалистической зависимости, «деколонизация» Украины и России рассматривается в ином контексте. Национальное освобождение больше не понимается в неразрывной связи с социальной революцией, бросающей вызов основам капитализма и империализма. Оно ограничивается дефицитарными революциями типа Евромайдана, которые не приводят ни к укреплению либеральной демократии, ни к искоренению коррупции. Даже когда удается свергнуть авторитарные режимы и усилить «гражданское общество» неправительственных организаций, то в результате ослабевает государственный сектор, растет преступность, увеличиваются социальное неравенство и этническая напряженность [2] [4]. Поэтому неудивительно, что разговоры о «деколонизации» Украины сосредоточены на символах и идентичности, а социальным преобразованиям почти не уделяется внимания. Если на карту поставлена защита украинского государства, то каков характер этого государства? Пока что «деколонизация» Украины не привела к более активной государственной интервенционистской экономической политике, но все происходило с точностью до наоборот. Парадоксально, но, несмотря на объективные императивы войны, в Украине продолжалась приватизация, снижались налоги, отменялись законы о защите труда. Предпочтение отдавалось «прозрачным» международным корпорациям перед «коррумпированными» отечественными фирмами (Jikhareva, Surber 2022; Korotaev 2022; Cooper 2022). Планы послевоенного восстановления выглядели не как программа построения более сильного суверенного государства, а как приглашение иностранным инвесторам создавать «стартапы»; по крайней мере, такое впечатление сложилось от выступлений украинских министров на конференции по восстановлению Украины, состоявшейся летом 2022 в Лугано. Некоторые наивно надеялись, что «военный анархизм», который расцвел после российского вторжения и основывался на заветном «горизонтальном» волонтерстве, сможет заменить старый-добрый «военный социализм» (Roussinos 2022). Более трезвые оценки свидетельствовали, что тем самым создавались условия для фрагментации государства и экономики насилия. Пока неясно, как украинское правительство поступит с недавно национализированными промышленными активами отдельных олигархов: вернет их бывшим владельцам, выплатит им компенсацию или вновь приватизирует в пользу транснационального капитала. Маловероятно, что после войны они станут основой сильного государственного сектора. По всей вероятности, речь идет об ограниченных мерах, представляющих собой сиюминутную реакцию на кризисы в конкретных отраслях (Cooper 2022).

Украинская «деколонизация» на практике сводится к ликвидации всего, что связано с российским влиянием в культуре, образовании и общественной жизни. Одновременно усиливаются голоса, артикулирующие украинскую самобытность. Это сочетается, как в случае с запретом Зеленским одиннадцати политических партий в марте 2022 года, с подавлением голосов тех, кто выступает против этого процесса и, часто голословно, причисляется к «пророссийским» силам. Таким образом, «деколонизация» Украины становится разновидностью политики (национальной) идентичности, т. е. политики сосредоточенной на укреплении принадлежности к определенной эссенциализированной группе с предполагаемым общим опытом. Благодаря возросшему глобальному интересу к Украине, а также переезду многих украинцев в западные страны, где они могут более активно участвовать в международных дебатах, украинские ученые, интеллектуалы и художники сталкиваются с дилеммой: либо мы позволим превратить нас в еще один «голос» в хоре институционализированной политики идентичности Запада, где украинцы займут место в длинной очереди из множества других меньшинств; или же, осмыслив трагедию Украины, мы попытаемся сформулировать вопросы глобальной значимости, найти их решения и внести вклад в универсальное человеческое знание. Последнее парадоксальным образом требует гораздо более глубокого и искреннего привлечения украинского опыта, чем это происходит сейчас.

Признание для кого? 

Критики современной политики идентичности указывают на фундаментальное противоречие: «Почему мы ищем признания у тех же самых институций, которые отвергаем как угнетающие?» (Chi Chi Shi 2018). Угнетение, с которым сталкиваются женщины, чернокожие и другие группы, связано со сложными социальными отношениями, институциями и идеологиями, воспроизводимыми в рамках капитализма. Движения за освобождение чернокожих, ЛГБТ и женщин, возникшие в 1960–70-е годы, боролись за то, чтобы бросить вызов угнетательскому социальному порядку в целом. Хотя эти отношения угнетения сохраняются, вопрос о всеобщем освобождении уже давно как бы снят с повестки; вместо этого современная политика идентичности занимается усилением «особых» голосов, которые, как считается, требуют представительства исключительно на основании своей специфики. Вместо социального перераспределения эта политика ограничивается требованием признать права меньшинств в рамках традиционных институтов, которые сами по себе не ставятся под сомнение (Fraser 1995). Более того, поскольку группы, которые политика идентичности стремится эссенциализировать, всегда неоднородны, это неизбежно усиливает более привилегированные голоса, получающие право говорить от имени угнетенной группы, которую они на самом деле могут не представлять. Таким образом воспроизводится и даже легитимируется фундаментальное социальное неравенство.

Нет нужды говорить, что украинская политика идентичности стремится к признанию не со стороны России. Идея диалога с русскими, даже однозначно антипутинскими и антивоенными, постоянно подвергается нападкам. Как говорится, «хороших русских не существует» (Podolyak 2022). Украинская политика идентичности адресована в первую очередь Западу, который считается виновным в том, что допустил российское вторжение, торговал с Россией, «умиротворял» путинский режим, оказывал недостаточную поддержку Украине и воспроизводил российские империалистические нарративы о Восточной Европе (Khromeychuk 2022). С точки зрения сторонников такого подхода Запад мог бы относительно легко искупить свою вину перед Украиной, оказав безусловную поддержку всему «украинскому» и безоговорочно отвергнув все «русское». В такой перспективе проблема заключается исключительно в российском империализме, но не в империализме вообще. Поэтому зависимость Украины от Запада, как правило, вообще не ставится под сомнение.

При таком подходе украинцев следует признать органичной и неотъемлемой частью Запада. Защищая рубежи западной цивилизации, умирая и страдая за западные ценности, украинцы оказываются даже большими «западниками», чем те, кто живет на Западе (Packer 2022). Однако если украинцев ценят в первую очередь за то, что они находятся на переднем крае войны с Россией, какой позитивный вклад может внести эта страна, помимо последовательной антироссийской позиции? Неужели речь идет только о стремлении получить признание западных структур и попытках быть похожими на них? В чем заключается ценность Украины, кроме того, чтобы время от времени побеждать Россию на поле боя?

Когда Запад смотрит на Украину, а украинцы на Запад, то они видят разные вещи. Западный взгляд на украинскую политику обычно сводится к следующей дихотомии. Недостатки Украины связываются либо с вредоносным влиянием России, либо с коррумпированными местными элитами. Все хорошее же происходит от «гражданского общества» Украины, которое (сюрприз!), обычно решительно поддерживает Запад, при этом получая щедрую поддержку от западных доноров, и тем самым повышает самооценку западных элит.

Некоторые даже утверждают, что российское вторжение оказало положительное демократизирующее воздействие на Украину (Gumenyuk 2022). Хотя раньше говорили ровно об обратном: все репрессивные тенденции в украинской политике списывались на российскую угрозу. Соответствуют ли действительности утверждения о демократизации под влиянием войны? Данные ряда опросов свидетельствуют о том, что больше украинцев стали поддерживать демократические ценности; но есть и не менее убедительные свидетельства того, что украинцы по-прежнему предпочитают сильного лидера, а не демократическую систему, и не терпят инакомыслия в военное время (US NDI 2022; Balachuk 2022). Украинцы ответили на вторжение всплеском взаимопомощи и горизонтального сотрудничества, но это типично для общества, находящегося под экзистенциальной угрозой. Будет ли украинское волонтерство институционализировано после войны – большой вопрос; предыдущая волна волонтерства в начале войны на Донбассе в 2014 году была обусловлена неформальными личными инициативами и мало способствовала укреплению гражданского общества (Oleinik 2018). Фоном украинской политики выступает запрет оппозиционных партий, монополизация телевещания, обычно остающиеся безнаказанными случаи самосуда в отношении несогласных с патриотическим консенсусом, расширяются публичные базы данных о «предателях» (некоторые из них финансируются западными донорами). Действительно ли мы сейчас в состоянии давать уроки демократии и гражданской активности? Да, позиции украинских олигархов ослабли. Поскольку ракеты, беспилотники и артиллерия обрушиваются и на их собственность, то их телеканалы транслируют проправительственные материалы, а лояльные им депутаты голосуют в унисон с пропрезидентской партией. Но даже если они не вернут себе власть после войны, то маловероятно, что их место займет самоорганизованный украинский народ. Скорее всего бенифициарами станет транснациональный капитал, персоналистский режим Зеленского и тонкая прослойка неправительственных организаций.

Может, миру есть чему поучиться у нашей экономики? Это, кстати, украинский взгляд на Запад. Украинские беженцы из среднего класса, которые после 24 февраля 2022 начали новую жизнь в ЕС, распространяли в социальных сетях язвительные истории о старомодной европейской бюрократии и «плохом» сервисе. Но за «лучшей» украинской сферой обслуживания скрываются самые низкие в Европе зарплаты и слабая защита трудовых прав. Да, Украина продвинулась в цифровизации, но это типичное преимущество отставших. Украина была вынуждена переходить на цифровые технологии, именно потому, что государственные учреждения оказались настолько неэффективны. Это еще одна причина, по которой требуется так много волонтерства и международной помощи. Однако экстренные меры вряд ли являются эффективным долгосрочным решением.

Это вовсе не уникальные преимущества Украины. Не поэтому западная элита сейчас так заботится об Украине. В мире действительно существует дефицит легитимности, усилившийся за последнее десятилетие; его симптомами являются снижение уровня поддержки традиционных партий, рост популистских движений и волны протестов угнетенных вроде Black Lives Matter и Me Too. В определенном смысле все это является реакцией на кризис представительства. Они говорят: «Вы – политики, глобальная элита, белые, мужчины – не представляете нас. Вы не можете говорить от нашего имени». Ведущие западные государства довольно успешно нейтрализовали эту критику путем формального включения избранных представителей маргинализированных групп. Такое «решение» исключает любые серьезные вызовы существующему порядку. С точки зрения угнетенных эти символические жесты не могут считаться эффективными: они лишь смягчают кризис представительства, но не позволяют его преодолеть.

Сегодня украинское сопротивление эксплуатируется точно таким же образом, чтобы продемонстрировать превосходство Запада. Украинцы представляются как сражающиеся и умирающие за то, во что многие люди на Западе больше не верят. Благородная борьба вливает (в буквальном смысле слова) новую кровь в охваченные кризисом институции. При этом ее облекают в риторику «цивилизационной» идентичности. Западные лидеры неоднократно призывали к единству в борьбе с российской угрозой. Безусловно, различия между западными государствами и политическими режимами России, Китая или Ирана значительны. Однако попытки представить войну в Украине в качестве идеологического конфликта демократии против авторитаризма не срабатывают. Слишком велика непоследовательность в отношении Запада к России, с одной стороны, и к Турции, Саудовской Аравии или Израилю, с другой. В свою очередь Путин тоже пытается использовать нарратив «деколонизации», представляя аннексию юго-восточных областей Украины как праведную борьбу с западными элитами, ограбившими большую часть мира и продолжающими угрожать суверенитету и «традиционным» культурам других государств. Но что он реально может предложить Глобальному Югу, кроме признания его «представителей» равными западным элитам на основе их самопровозглашенной идентичности? Западная элита пытается спасти расшатанный международный порядок. Российская же сторона, напротив, стремится его пересмотреть, чтобы занять лучшее место в новом раскладе сил. Однако ни западные, ни российские элиты не способны внятно объяснить, как именно остальное человечество выиграет от того или иного исхода международного противоборства. В частности, пресловутая «многополярность» сегодня выглядит как умножение национальных и цивилизационных идентичностей, противопоставленных друг другу, но лишенных какого-либо универсального потенциала. 

Универсальное значение Украины 

Вопрос для украинцев заключается в том, действительно ли участие в этой саморазрушительной эскалации политики идентичности – это именно то, что нам нужно. Сейчас наблюдается огромный всплеск мероприятий, связанных с Украиной, Россией и войной, что сопровождается высоким спросом на «украинские голоса» в этих дискуссиях. Безусловно, украинские ученые, художники и интеллектуалы должны участвовать в международных дискуссиях – и не только об Украине. Проблема заключается не в количестве, а в качестве такого включения. Мы увидели, как вновь легитимизируются устаревшие аргументы примордиального национализма, странным образом сочетающиеся с телеологическими утверждениями о превосходстве либеральной демократии (Maxwell 2022). Мы наблюдаем феномен токенизма (лицемерная практика включения отдельных лиц из недопредставленных групп с целью создать иллюзорное впечатление, что проблемы этих групп решаются), характерный для современной политики идентичности, когда символическое включение «украинских голосов» не означает пересмотра структур знания, связанного с интересами западных элит, а лишь должно обострять у них чувство вины за умиротворение России. Более того, формализованная репрезентация токенизированных «украинских голосов» помогает заглушить другие «голоса» из Украины, которые не так просто инструментализировать. Неужели мы действительно считаем, что украинские интеллектуалы из Киева и Львова, с хорошим английским языком и хорошими связями на Западе, которые часто даже лично знают друг друга, представляют многообразие 40-миллионной нации?

Очевидно, что решение заключается не в том, чтобы подключить еще больше «голосов», а в том, чтобы отказаться от принципиально ошибочной логики эскалации политики национальной идентичности. Ранее между западными и восточноевропейскими учеными, включая украинских, сложились явно колониальные отношения. Мы, как правило, были поставщиками данных. Западные ученые их «теоретизировали», а затем пожинали большинство плодов международной интеллектуальной славы. Внезапный интерес к Украине и момент «деколонизации» дают возможность пересмотреть эти отношения.

Политика идентичности – это саморазрушительная игра. Концентрация исключительно на нашей «украинскости» означает, что при следующем сдвиге геополитических союзов мы снова окажемся маргиналами. Вместо того чтобы претендовать на роль «голосов» народа, который мы не можем по-настоящему представлять, в том числе быть ему подотчетными, мы должны стремиться к тому, чтобы нас признавали на основе того вклада, который мы можем внести в решение универсальных проблем, стоящих перед человечеством, в условиях обостряющихся политических, экономических и экологических кризисов. Глубокое знание Украины и всего постсоветского пространства может быть в высшей степени полезным, потому что некоторые из самых пагубных последствий этих кризисов проявились в нашем регионе в самых острых и трагических формах.

Например, как можно обсуждать современные революции, которые с нарастающей скоростью вспыхивают по всему миру, без Украины – страны, где за жизнь одного поколения произошло три революции, не принесшие практически никаких революционных изменений? В них в самой очевидной форме воплотились противоречия плохо организованных мобилизаций с расплывчатыми целями и слабым руководством. С похожими проблемами столкнулись популистские ответы на западный кризис политического представительства (Beissinger 2022b). Оппозиционные партии приходят к власти на фоне ожиданий больших перемен, но, как правило, не могут даже начать какие-либо серьезные реформы. На протяжении десятилетий в Украине доминировала циничная политика конкурирующих «олигархов», а уровень доверия к правительству был рекордно низким, что в итоге привело к ошеломляющему голосованию (73%) за телезвезду, абсолютного новичка в политике. Правда, знакомо? А как насчет сравнения пресловутого «регионального раскола» между восточными и западными областями Украины с растущей поляризацией в США эпохи Трампа или в Великобритании после Брексита? Украинцы, как и другие жители Восточной Европы, жили с систематически недофинансируемыми учреждениями здравоохранения задолго до того, как пандемия Ковида сделала эту проблему общепризнанной.

Это лишь некоторые из тем, которые позволили бы депровинциализировать дискуссии об Украине. Речь совсем не о необоснованном распространении регионального опыта на более широкий контекст. В годы становления классических социальных наук всего несколько стран служили парадигматическими примерами для изучения фундаментальных процессов. Англия стала моделью для анализа зарождения капитализма. Франция – главным примером динамики социальной революции. Понятия термидора и бонапартизма помогли осветить динамику политических режимов во многих других странах. Италия подарила нам концепции пассивной революции и фашизма.

Но то были модели для периода прогрессивной экспансии и модернизации капитализма. Однако, если сейчас мир переживает многосторонний кризис, из которого не видно выхода, не стоит ли поискать парадигмальные примеры в тех местах, где аналогичные кризисные тенденции начались намного раньше и развились дальше? Такова страна, которая всего за два поколения перепрыгнула из европейской аграрной периферии на передний край освоения космоса и кибернетики, а затем, в течение жизни следующего поколения, превратилась в самую северную страну Глобального Юга, пережившую катастрофическое падение ВВП и ныне столкнувшуюся с разрушительной войной; страна, которая летала к звездам, а теперь может быть вбомблена в средневековье. В конце 1980-х мы верили, что постсоветские страны догонят Западную Европу и что Украина будет похожа на Финляндию или Францию. К середине 1990-х годов мы умерили свои амбиции и нацелились скорее на то, чтобы догнать Польшу или Венгрию. Сегодня может показаться невероятным утверждение, что Запад может догнать в саморазрушении постсоветские страны; но, к сожалению, не исключено, что это мы можем оказаться вашим будущим, а не наоборот.

Призыв рассматривать Украину как парадигмальный пример далеко зашедшего глобального кризиса требует совершенно иного взгляда на саму страну. Это означает отказ от типичной постсоветской телеологической либерально-модернизационной истории, которая под видом «деколонизации» требует от нас смириться с гораздо более низким колониальным статусом. Вместо этого мы можем и должны гордиться тем, что когда-то были частью универсального движения.

Украина сыграла решающую роль в величайшей социальной революции и модернизационном прорыве в истории человечества. Именно в Украине проходили одни из самых значительных сражений Второй мировой войны. Миллионы украинских граждан и солдат Красной армии принесли огромные жертвы для победы над нацистской Германией. Украина была всемирно известным центром авангардистского искусства и культуры. Массовые убийства и авторитаризм государственно-социалистического режима общепризнаны, но использовать их для принижения масштабов советских достижений – означает объявить труд, кровь и страдания украинцев бессмысленными. Более того, это позволяет Путину продолжать инструментализировать советскую историю не только для внутренней, но и для глобальной аудитории, которая смотрит на продолжающуюся войну не глазами западных элит, а глазами тех, кого они угнетали на протяжении веков. Мы должны в полной мере вернуть свое прошлое, чтобы претендовать на лучшее будущее. Узкая повестка «деколонизации», сведенная к антироссийской и антикоммунистической политике идентичности, только затрудняет выдвижение универсально релевантной повестки для Украины, как бы много украинцев ей ни симпатизировали.