Владимир Ищенко: «Новая революция должна относиться к Советской революции так же, как большевики относились к Великой Французской революции»

Опубликовано: 23.04.2025. 17:05

Выводить в слайдере на главной странице

Страна

Кандидат социологических наук, научный сотрудник Института восточноевропейских исследований Свободного университета Берлина Владимир Ищенко ответил на вопросы ИЭ [1] о проблемах и перспективах левого движения в эпоху неолиберализма и войны.

Справка: Владимир Ищенко, кандидат социологических наук, научный сотрудник Института восточноевропейских исследований Свободного университета Берлина. E-mail: volodymyr.ishchenko@fu-berlin.de [2] ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6145-4765 [3]

Corresponding author: Volodymyr Ishchenko, PhD (candidat sociologicheskich nauk), Research Associate at the Institute of East European Studies, Freie Universität Berlin. E-mail: volodymyr.ishchenko@fu-berlin.de [2] ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6145-4765 [3]

«Советский Союз, несмотря на свои внутренние проблемы, выступал контргегемоническим полюсом, стимулируя прогрессивные реформы даже во враждебном блоке»

Историческая экспертиза: В последние годы принято говорить, что левые силы пребывают в кризисе. Аксель Хоннет отметил парадоксальное явление – кризис левых наблюдается на фоне разочарования в капитализме. Согласны ли вы с этим утверждением? Каковы причины этого кризиса?

Владимир Ищенко: Совершенно согласен. Кризис левых не просто совпадает с кризисом капитализма, но и диалектически с ним связан. Кризис левых сил, утративших революционный потенциал, собственный проект развития, прежние механизмы мобилизации и институциональной устойчивости, сам стал важной причиной ослабления капиталистической гегемонии. В то же время политический кризис правящего класса усугубляет кризис левых. Растущее разочарование в капитализме и недовольство угнетенных классов не трансформируются в политическую силу, способную предложить альтернативу. Американский социолог Дилан Райли исследует этот процесс как взаимосвязанность кризисов гегемонии и контргегемонии (Riley 2019).

Для понимания этого кризиса важно отметить, что демократический капитализм был редким явлением в истории. Речь идет не просто о либеральных политических институтах, которые с XIX века, хотя бы в «фасадном» варианте, как в постсоветских странах, постепенно распространились на большинство государств мира. Для демократического капитализма более важно, как отмечал Адам Пшеворский, инвестиционная активность капиталистов, обеспечивающая экономический рост, и перераспределение хотя бы части прибавочного продукта согласно предпочтениям избирателей, среди которых большинство составляет рабочий класс (Przeworski 1985). Расцвет демократического капитализма пришелся на «славное тридцатилетие» после Второй мировой войны — не только период высокого роста, но и время, когда массовые социал-демократические партии, антиколониальные движения и, прежде всего, угроза распространения социальной революции под руководством коммунистов вынуждали капиталистов к реальной демократизации. Советский Союз, несмотря на свои внутренние проблемы, выступал контргегемоническим полюсом, стимулируя прогрессивные реформы даже во враждебном блоке.

Однако вырождение советской революции и неспособность демократизироваться на социалистических основаниях после смерти Сталина привели к кризису советской контргегемонии. Внутри Советского Союза происходила неопатримониальная фрагментация, а внешнеполитическая притягательность СССР падала. Снижение угрозы социальной революции сформировали политические условия для успешного восстановления классовой власти при неолиберализме, как это сформулировал Дэвид Харви (Харви 2007). Это сопровождалось деиндустриализацией в странах капиталистического ядра, стагнацией уровня жизни, ростом авторитарных тенденций и увеличивающейся дистанцией между политической элитой и социальными группами, которых она все меньше и меньше представляла.

Взаимный кризис усугубляется фрагментацией и дезорганизацией рабочего класса. Именно поэтому сейчас недовольство выражается в «популистских» формах, таких как голосование за якобы «антисистемные» партии и лидеров, массовые протесты, эскалация политика идентичности, которые по факту больше воспроизводят и усугубляют кризис, а не предлагают выход из него. Кстати, постсоветские «майданы», которые мы вместе с коллегой российским социологом Олегом Журавлевым называем «дефицитарными революциями», являются, возможно, наиболее выраженным примером этого же самого явления (Ishchenko 2024b: 57–63). Майданы способны свергать власть, но неспособны обеспечить радикальные трансформации. Но это вовсе не означает, что они, как считается, просто «ничего не меняют». Они производят совершенно реальные последствия, которые воспроизводили и усугубляли постсоветский кризис. Кульминацией развития этих процессов стала российско-украинская война, которая, в свою очередь, обострила кризис гегемонии уже на глобальном уровне.

Выход из взаимосвязанного и взаимоусиливающегося кризиса гегемонии и контргегемонии возможен только через новую модель развития. Только в этом случае возможно появление новой устойчивой основы для восстановления политической субъектности, объединения и организации угнетенных классов.

И.Э.: Считается, что «реальный социализм» ХХ века привел к дискредитации левого движения. После «Архипелага ГУЛАГа» многие убеждены, что реализация любого проекта, стремящегося к созданию общества, основанного на принципах социальной справедливости, неизбежно приведет к новому ГУЛАГу. Как левые должны относиться к трагическому опыту СССР? Как убедить людей, что разговор о социализме – это разговор о будущем, а не об истории Советского Союза?

В.И.: Я считаю, что выводить истоки кризиса левых из политических репрессий в СССР неверно или, как минимум, очень поверхностно. Советский Союз потерял свою притягательность не из-за одного лишь ГУЛАГа, а главным образом из-за утраты экономической динамики, стагнации уровня жизни и неспособности конкурировать с развитыми капиталистическими странами. Эти проблемы проявились значительно позже пика сталинских репрессий, в 1970–1980-х годах, когда система теряла свою эффективность. Советское общество знало о репрессиях: масштаб трагедии частично вскрыл ХХ съезд КПСС, и тема была хотя бы частично осмыслена. Однако до тех пор, пока сохранялась уверенность в движении вперед, репрессии воспринимались как трагические ошибки, но не как напрасные жертвы. И, тем более, не как сущностная цель «тоталитарной» власти, что стало распространенной интерпретацией уже позже.

Проблема кризиса левых в первую очередь связана с утратой левыми политической субъектности, социальной базы и потери ориентации на интересы тех, кого левые должны были бы представлять. Вместо этого происходит приспособление к установкам и политическим позициям политических, культурных, интеллектуальных элит, доминирующих в публичной сфере. Однако, если обратиться к данным опросов общественного мнения, становится очевидным, что значительная часть, если не большинство, постсоветских граждан до сих воспринимает советское время как более благополучное в сравнении с настоящим. Для большого числа людей более чем 30 лет постсоветского непрекращающегося кризиса не смогли породить ничего лучшего.

Даже в Украине, где после 2014 года была проведена масштабная кампания «декоммунизации», опрос в феврале 2022 года (накануне полномасштабного вторжения!) показал, что треть респондентов видели в Советском Союзе больше положительного, чем отрицательного (треть считали, что наоборот, и треть не смогли определиться) (Greene 2022). Эти данные сложно объяснить одной лишь «ностальгией», ведь с каждым годом уменьшается число людей, живших в условиях советского социализма. Напротив, наблюдается формирование устойчивой межпоколенческой идентичности, которая воспроизводится и среди тех, кто не прожил в СССР ни одного дня.

Более того, именно среди самой молодой когорты, родившейся после 2000 года, просоветские настроения оказываются выше, чем у поколения среднего возраста, по крайней мере так показывают опросы в России (Представления о личности Владимира Ленина и его роли в истории страны 2024). Только отчасти это можно объяснить великодержавным поворотом, характерным для позднего путинизма, но очевидно, что этим дело не ограничивается. Я называю это явление «неосоветским возрождением» — политико-культурный феномен, который заметен не только в массовой культуре, но и в политической сфере. Мы видим появление многочисленных марксистских кружков с тысячами участников в разных городах, а также Ютуб-каналов с миллионами подписчиков, посвященных марксизму. Этот процесс указывает на то, что постсоветский кризис гегемонии породил запрос на нечто большее, чем то, что может предложить нынешняя социально-экономическая и идеологическая реальность. Конечно, остается открытым вопрос, сможет ли «неосоветское возрождение» стать основой для проекта контргегемонии, но, как минимум, радикальный социально-критический потенциал это явление содержит.

Наконец, что особенно трагично, война, которая по кровопролитности превосходит любую другую на европейском континенте с 1945 года, привела к релятивизации проблемы насилия и его последствий. Насилие, к сожалению, становится нормой. Например, в Украине мы увидели множество примеров того, как даже люди с опытом советских диссидентов, которые знают о жестоких политических репрессиях не понаслышке и, вероятно, в свое время много рассуждали о «слезинке ребенка», начинают оправдывать ограничения политических свобод и избирательных прав, дискриминацию по этнокультурным признакам, этнические чистки и массовые убийства. Проблема с коммунизмом для них, как оказывается, заключалась не в пресловутой «цене» тех огромных человеческих страданий, которую наши предки заплатили за революционный рывок в будущее, который хоть и не построил коммунизм, но модернизировал нашу часть света. Ведь этнонационалистический проект в глазах многих постсоветских либералов теперь оправдывает буквально любую цену — вплоть до уничтожения демографического будущего украинского народа и даже риска ядерной войны. Истинная причина их неприятия социализма лежала и лежит не в гуманистических соображениях, а в первую очередь в том, что социализм не соответствует интересам культурной буржуазии.

В связи с этим возникает вопрос: почему левые продолжают ориентироваться на антикоммунистические установки постсоветских либералов и националистов из среднего класса? Почему некритически принимается идеология тех, кто готов оправдывать любые преступления ради сохранения своей привилегированной позиции? Если социализм должен говорить о будущем, он не может идти на поводу у идеологов, чья главная цель — защищать существующий строй.

И.Э.: Зигмунт Бауман писал, что современное общество не способно вообразить мир лучше того, в котором сегодня живет. Правильно ли считать, что падение популярности левых связано с отсутствием у них привлекательного видения будущего? Каким должен быть социализм ХХІ века? Как вы относитесь к идее безусловного базового дохода?

В.И.: Отсутствие привлекательного видения будущего действительно является одной из проблем современных левых, но важно отметить, что это проблема совсем не только левых. Сегодняшний кризис воображения, о котором писал Зигмунт Бауман, касается всех идеологических направлений. Ни одна из доминирующих политических сил не предлагает убедительной картины прогрессивного будущего. В этом проявляется текущий кризис гегемонии, как в том числе кризис идей и стратегий. При этом правящие классы могут позволить себе продолжать управление «по инерции», пытаясь поддерживать существующий порядок вещей без необходимости выдвигать проект развития, хотя и сталкиваясь со все бóльшими трудностями даже в этом. Для левых, однако, даже такая «роскошь» недоступна: без утопического горизонта, без программы радикальных изменений они не могут быть и движущей силой социальных преобразований.

Однако, проблема не только в этом. Современный мир сталкивается с так называемым «поликризисом» — взаимосвязанными и взаимоусиливающимися кризисами во многих сферах общества: экономике, политике, экологии, культуре. Этот поликризис накладывается на растущие авторитарные тенденции, наблюдаемые в том числе и среди либеральных элит, что проявляется в эскалации военных конфликтов, этнических чисток, ограничений свободы слова и углубляющегося разрыва между предпочтениями граждан и политикой правящих партий. В этой обстановке, с одной стороны, усугубляющегося кризиса, с другой — авторитаризма, становится очевидным, что человечеству необходима радикальная трансформация существующего порядка.

Социальная революция, о которой на протяжении последних десятилетий говорили с иронией или скепсисом, вновь должна стать актуальной повесткой дня. Вопрос стоит не о постепенных реформах, а о коренном, всестороннем и ускоренном преобразовании общества, необходимом как для выживания, так и для дальнейшего развития человечества.

В этой ситуации идеи вроде безусловного базового дохода (ББД), которые, казалось бы, предлагают решение проблем неравенства, на деле представляют собой крайне ограниченные меры. Более того, ББД сложно даже назвать прогрессивной реформой, поскольку это лишь продолжение логики дезинтеграции и монетизации социального государства. Такая мера вполне совместима с неолиберализмом, и это подтверждает интерес к ней со стороны классиков неолиберальной школы, таких как Милтон Фридман (Jäger & Vargas 2024).

Однако, даже последовательный реформизм в условиях углубляющегося кризиса и авторитарных решений правящих классов становится все более утопичным и оторванным от стремительно меняющейся реальности. Вместо того чтобы увлекаться минимальными корректировками системы, левые должны вернуть в свою повестку стратегию социальной революции. Конечно, это не должно и не может быть простым повторением прошлого опыта. Новая революция должна относиться к Советской революции так же, как большевики относились к Великой Французской революции: признавая ее ограничения, ошибки и даже преступления, но рассматривая себя продолжателями того же самого большого дела сознательного построения рационально развивающегося общества для всеохватывающего освобождения человека коллективными усилиями угнетенных классов. Очень интересный молодой российский историк Александр Ноговищев формулирует эту задачу как «революция в революции» (Ноговищев 2024).

И.Э.: Как коренные американцы не различали коня и конкистадора, так и сегодня многие не разделяют неолиберальную рыночную экономику и демократию, а потому видят в социализме угрозу демократии. Возможен ли социализм, основанный на демократических принципах?

В.И.: Отвечая на этот вопрос, я бы снова начал с критики заложенных в нем предпосылок. А именно с предпосылок, связанных с устаревшим телеологическим нарративом о постсоветском транзите — от однопартийной системы и плановой экономики к либеральной демократии и рыночной экономике. Для большинства постсоветских граждан миф о «неразрывной связи» между рынком и демократией разрушился еще в 1990-е годы. Тогда установление рыночных экономик сопровождалось массовым обнищанием, деградацией важнейших социальных институтов, которые должны обеспечивать базовые потребности, и одновременно появлением недемократических режимов, прикрывающихся формальным либерально-демократическим фасадом. Это характерно как для бонапартистских режимов вроде России или Беларуси, так и для более плюралистических, но фактически олигархических систем, как было в Украине до последнего времени.

Конечно, все еще остается значимая, но небольшая прослойка людей — в основном профессионального среднего класса — которые все еще живут в нарративе развития к какому-то «правильному» капитализму, где якобы каждая семья может заработать на коттедж с двумя машинами, отлично работают демократические институции, и все это воплощается в ЕС и НАТО. Даже в Украине, где прозападный вектор после 2022 года получил рекордную поддержку, очень сомнительно, что для большинства граждан этот проект воспринимается как что-то большее, чем просто инструмент защиты от России (Ishchenko 2023a). Для большинства же постсоветских граждан разрыв между рыночной экономикой и демократией стал очевидным, и это ставит под сомнение саму необходимость левых оправдываться перед теми элитами, которые продолжают удерживать эти два понятия в единой связке. Подобная ориентация говорит о слабости и несубъектности левых, а также об их классовой близости к культурной буржуазии.

Если взглянуть за пределы постсоветского пространства, можно увидеть, что кризис демократического капитализма начался задолго до 1990-х годов. Этот процесс усилился с неолиберальным поворотом, после которого эффективность формальных либерально-демократических процедур в деле легитимации капитализма все время снижалась. Результаты выборов и политических решений оказывались все дальше от интересов угнетенных классов, что привело к взаимосвязанным кризисам демократии, легитимности и представительства, о которых мы уже говорили.

Таким образом, вопрос выбора между «тоталитарным социализмом» и «демократическим капитализмом» давно снят с повестки дня. На повестке стоит другой вопрос: что может заменить капитализм, который утрачивает демократическую легитимность?

При этом левые не должны игнорировать или релятивизировать проблему авторитаризма и репрессий, связанных с историческим опытом социализма. Это серьезный вызов для любого революционного проекта. Ограничение плюрализма в советском социализме действительно вело к закостенению марксистской мысли, отрыву партийной верхушки от общества и утрате способности к самокритике и самокоррекции. Эти ошибки прошлых революционных проектов необходимо тщательно осмыслить, чтобы избежать их повторения. Однако обсуждение этой темы должно вестись не в попытке оправдаться перед западными элитами или постсоветскими неолибералами, а с целью обновления революционного проекта.

«Российско-украинская война вырастает из конфликта профессионального среднего класса в союзе с транснациональным капиталом против политических капиталистов»

И.Э.: ХХ век прошел под знаком противостояния капитализма и социализма, в ходе которого на Западе произошла «конвергенция» и в результате родилось «государство всеобщего благоденствия». Сегодня ключевой конфликт проходит между странами неолиберальной демократии (условным Западом) и сторонниками так называемых «традиционных ценностей». Что может родиться по итогам этого противостояния? Какую позицию в этом конфликте должны занять левые?

В.И.: Прежде чем говорить о возможных итогах этого конфликта и позиции левых, необходимо уточнить его природу. Как и в предыдущих случаях, предпосылки вопроса стоит подвергнуть критике. Во-первых, как я уже подчеркивал, сам по себе «условный Запад» становится все менее демократичным. Более того, возможно, неолиберальная экономическая политика сейчас постепенно трансформируется в сторону протекционизма, неомеркантилизма и государственного капитализма.

Во-вторых, «традиционные ценности» в странах, противопоставляющих себя Западу, — это, скорее, идеологическая оболочка, чем истинная причина их конфликта с Западом. Многие из стран, входящих в БРИКС или ориентирующихся на этот лагерь, вовсе не строят свою внутреннюю политику вокруг религиозных или «цивилизационных» принципов. Экономические и геополитические интересы здесь зачастую гораздо важнее заявленных «традиционных ценностей».

Истинная природа этого противостояния требует более глубокого анализа, который выходит за рамки таких поверхностных категорий. Один из возможных инструментов анализа — понятие империализма, но его необходимо адаптировать к современной ситуации. Допустим, ленинская концепция империализма может объяснить претензии США на Гренландию. Однако, в случае российско-украинской войны попытки объяснить ее конкуренцией за ресурсы или рынки сбыта уже выглядят притягиванием за уши.

Постсоветский российский капитализм не находился в стадии расширения, а, скорее, не справлялся с освоением собственных огромных территорий и ресурсов. Российское вторжение в Украину связано, скорее, с националистическим проектом, чем с империалистической экспансией: важнее включение культурно-близкого населения в ситуации продолжающегося демографического кризиса, чем собственно территории, природных ресурсов или рынков.

При этом и иррационалистские объяснения российского империализма, как движимого желанием российской элиты уничтожить украинскую идентичность и «безумными» историческими интерпретациями Путина, начитавшегося реакционных идеологов и втянувшего россиян в не нужную им войну, тоже заведомо никуда не ведут. На войне наживается не только их правящий класс, но и значительные группы населения хорошо подняли свой жизненный уровень благодаря военному кейнсианству. Сейчас становится все более очевидно, что объяснения войны иррациональной идеологией ничего не могут объяснить ни в динамике войны после преодоления последствий провала «специальной военной операции», ни в политической динамике в постсоветских странах (обратите внимание на укрепление относительно пророссийского режима в Грузии, несмотря на внушительное протестное и международное давление), ни в глобальной динамике кризиса гегемонии США и формирования лагеря БРИКС, чьим элитам мало интересна древняя история от Рюрика.

Как глобальное измерение, так и динамика конфликта указывают на то, что за ним стоят фундаментальные материальные интересы, которые требуют изучения, возможно, новых концепций, а не натягивания простейших, лежащих на поверхности, но только все более запутывающих объяснений. Моя гипотеза, которую я уже изложил в ряде статей (Ishchenko 2022, 2023b, 2024a), состоит в том, что, по крайней мере, российско-украинская война вырастает из конфликта профессионального среднего класса в союзе с транснациональным капиталом против политических капиталистов. Политическими капиталистами я называю такую фракцию капиталистического класса, чье главное конкурентное преимущество состоит в привилегированном доступе к избирательным благам государства. Именно поэтому их долгосрочный классовый интерес состоит в усилении государственного суверенитета.

В наиболее развитой форме политический капитализм воплощен в Китае (Milanović 2019), но на постсоветском пространстве он также доминирует, поскольку основывается на приватизации огромного капитала, созданного в советскую эпоху. Конфликт вокруг западного расширения в Восточной Европе — это попытка предотвратить появление суверенного центра накопления капитала на постсоветском пространстве. В чем-то этот конфликт может быть похож на внутреннее противостояние в западных элитах между транснациональным «либеральным» лагерем и «суверенистами» крайне правого толка. По крайней мере ряд авторов, например, известные марксисты Роберт Бреннер и Дилан Райли, используют понятие политический капитализм и для описания политики Трампа (Brenner & Riley 2022).

На основе ответа на вопрос о природе ключевого политического конфликта наших дней, мы уже можем обсуждать и стратегические вопросы. Может ли эскалация этого конфликта создать объективные предпосылки для выхода левых из кризиса, при этом избежав мировой войны? Исторически интенсификация геополитического противостояния и социальных революций связаны напрямую. Так было и с Великой Французской революцией на пике конкуренции между Великобританией и Францией, и с большевистской революцией после Первой мировой войны, и с волной революций и национально-освободительных движений после Второй мировой войны. Войны требуют усиления и мобилизации государств и это создает предпосылки для последующей консолидации и контрмобилизации угнетенных классов.

Неочевидно, что так будет и в этот раз, но возможно, что «новая холодная война», которая сейчас выступает такой себе «страшилкой» во многих левых дискуссиях, как раз наоборот может создать предпосылки для возрождения революционных левых, если сможет удерживать глобальное противостояние от сползания в ядерную войну, одновременно направляя конкуренцию вокруг технологий и освоения космоса. Ключевыми темами левой мобилизации в таком случае станет новый международный порядок для обеспечения устойчивого мира на Земле, предотвращение климатической катастрофы и создание рационального общества устойчивого роста. Все это требует революционного преодоления капитализма.

«Дефицитарные революции только воспроизводят и даже усиливают кризис контргегемонии, а значит, и кризис самих левых»

И.Э.: Почему левые силы не играют ключевой роли в современных сменах режимов, по привычке именуемых «революциями»? Свидетельствует ли это об отказе левых от революционных форм борьбы? Или классические революции – это достояние эпохи индустриального общества (Модерна), и они уже не соответствуют потребностям формирующейся информационной цивилизации?

В.И.: Кризис левых напрямую связан с кризисом революций. Современные революции сильно отличаются от классических социальных революций, причем не просто тем, что не приводят к радикальным изменениям. Как показывает систематическое исследование Марка Бейссингера, собравшего систематическую статистику по всем революционным эпизодам с 1900 года, социальные революции и современные, так называемые «городские гражданские революции», имеют во многом противоположные последствия (Beissinger 2022). Социальные революции, как правило, ведут к укреплению государства, снижению социального неравенства и этнических конфликтов. Городские гражданские революции, напротив, ослабляют государство, увеличивают неравенство и этнические противоречия. При этом они не способны даже к консолидации либеральной демократии — они свергают режим, но не создают устойчивой альтернативы. Их главным итогом становится расширение политических свобод для профессионального среднего класса, но не для широких слоев угнетенных классов.

Другими словами, современные революции не просто лишь не ведут к «настоящим» революционным преобразованиям. Они имеют очень важные и значимые последствия, но если смотреть на них трезво, то многие из них оказываются вредными для левых. Почему так происходит? Как я уже говорил, мы называем такие революции «дефицитарными». Они сохраняют революционную форму — народ или его часть утверждает свою суверенную волю при помощи мобилизации на улицах, продолжая традицию, заложенную Великой Французской революцией. Однако при этом они происходят в условиях слабой контргегемонии — угнетенные классы остаются фрагментированными, с низким уровнем классового сознания и слабыми организациями. И это не просто внешняя характеристика таких революций — это также следствие общей слабости левых, которые должны были бы выступать политическими представителями, организаторами и лидерами угнетенных классов.

В итоге дефицитарные революции только воспроизводят и даже усиливают кризис контргегемонии, а значит, и кризис самих левых. Любая революция вызывает поляризацию «нас» против «них», но в современных революциях она идет не по классовым, а по этническим, региональным или другим неклассовым признакам, еще больше раскалывая угнетенные классы общества. Любая революция открывает новые политические возможности, но в условиях дефицитарных революций ими пользуются не слабые и дезорганизованные левые, а привилегированные и более организованные группы. Так, после украинского Евромайдана главными бенефициарами стали некоторые олигархи, вроде Петра Порошенко, неолиберальные НГО, называющие себя «гражданским обществом» в связке с поддерживающими их западными державами, а также радикальные националисты (Ishchenko 2018; Ishchenko & Zhuravlev 2021). Они смогли использовать открывшиеся политические возможности для продвижения своих интересов и политических повесток, часто не поддерживаемых большинством общества. Поэтому в результате дефицитарных революций кризис представительства только углубляется, а левые оказываются еще более ослабленными и дезорганизованными.

Даже в странах, где левые были изначально сильнее — например, в Греции или Чили — и смогли прийти к власти на волне протестов, им не удалось провести радикальные изменения из-за слабой контргегемонии. По сути, они действуют как оппортунистические популисты, а не революционеры.

Запустит ли эскалация геополитического противостояния новый цикл экономического роста и процессы, разрывающие порочный круг кризиса гегемонии и контргегемонии и которые позволят вернуть в актуальную повестку дня для левых новую социальную революцию — это открытый вопрос.

«Понятие деколонизации, особенно в постсоветском контексте, сведено к поверхностной этнонационалистической политике идентичности, которая не ведет к реальной независимости»

И.Э.: Сегодня много говорят о деколонизации и неоколониализме. В ряде случаев один и тот же процесс стороны конфликта именуют противоположным образом. В частности, вторжение России в Украину направлено на восстановление бывшего господства, которое украинские власти называют колониальным. В то же время Кремль утверждает, что в ходе войны в Украине осуществляется освобождение от колониальной зависимости от Запада, установившейся после распада СССР. Это не единственный случай, когда диктаторские режимы прикрываются антиколониальной риторикой. Так власти Азербайджана объявили себя борцами с французским неоколониализмом в Новой Каледонии только потому, что Франция критикует Баку за изгнание сотен тысяч армян из Нагорного Карабаха. По каким критериям следует отличать реальный антиколониализм от псевдо-антиколониальной риторики диктаторских режимов? Какие угрозы представляет для мира неоколониализм? Можно ли считать страны Восточной и Центральной Европы колониями Российской империи / СССР, а российско-украинскую войну антиколониальной?

В.И.: В предыдущем выпуске «Исторической экспертизы» вышел перевод моей статьи «Украинские голоса?», полностью посвященной этой теме (Ищенко 2024). Главная проблема в том, что современная «деколонизация» оказалась полностью оторванной от классовой борьбы. В XX веке деколонизационная повестка была неразрывно связана с социальной революцией. Речь шла не просто о формальном освобождении от метрополий, а о радикальных изменениях: земельной реформе, создании сильного национального государства, развитии собственной промышленности, импортозамещении. Сегодня же понятие «деколонизации», особенно в постсоветском контексте, сведено к поверхностной этнонационалистической политике идентичности, которая не только не ведет к реальной независимости, но, наоборот, ведет к ровно противоположному результату.

Наиболее яркий пример этого — Украина, где «деколонизация» направлена не на борьбу за социальное освобождение, а против него. Ее реализация сопровождается стиранием, отменой и уничтожением достижений советской революции, Советской Украины и советских украинцев. Интерпретация истории Украины в СССР как «колонизации» — это попытка перевернуть историю XX века с ног на голову. Это не просто искажение прошлого, но и политически реакционная обскурантистская концепция, которая не имеет ничего общего ни с жизнью большинства украинцев в СССР, ни с их реальными интересами сегодня.

В Украине риторика «деколонизации» стала инструментом интеллектуальных элит, позволяющая утвердить их символическую власть как внутри страны, так и бороться за более выгодные позиции на западных академических рынках и в публичной сфере. Они вещают «от имени народа», но в реальности представляют лишь узкую привилегированную группу. В то же время такая выхолощенная «деколонизация» удобна западным элитам, поскольку позволяет легитимировать их империалистические интересы, прикрывая их борьбой за «благородное дело». По крайней мере до конца 2023 года эта схема еще выглядела убедительно.

Объективно же риторика «деколонизации» в ее нынешнем виде послужила идеологическим обоснованием еще большей зависимости Украины. В итоге страна оказалась в ситуации, когда ее судьба сейчас фактически определяется в Вашингтоне — человеком, которого украинцы не выбирали и на которого не имеют влияния.

И.Э.: В последние годы в Европе наблюдается рост поддержки ультраправых. В ряде стран пал так называемый «санитарный кордон», и правые радикалы вошли в правительства ряда государств. Выборы в Европейский парламент заставили вновь говорить о фашистской угрозе. Хотя ультраправые лишь незначительно увеличили свое представительство в Европарламенте, их успехи во Франции и Германии вызвали шок. Существует ли угроза установления правых диктатур в Европе? Можно ли сравнивать современных ультраправых с фашистами? Что должны сделать левые, чтобы противостоять ультраправой угрозе?

В.И.: Успехи крайне правых не только в Европе, но и в США и ряде стран Латинской Америки — это правопопулистская реакция на кризис демократического капитализма. Этот процесс имеет четкую классовую природу. Если немного упростить, электоральную базу правых популистов составляют дезорганизованные рабочие, утратившие прежние социальные гарантии и стабильность, тогда как руководящая роль в этих движениях часто принадлежит «суверенистской» фракции правящего класса, которая противостоит транснациональному капиталу. Именно наличие серьезных материальных ресурсов у этого сегмента элит делает правопопулистов более эффективными, чем левых: они не только лучше мобилизуют электорат, но и способны проводить свою политику после прихода к власти.

Опасность возвращения реального фашизма недооценивать нельзя. Авторитарные тенденции усиливаются, а демократический капитализм продолжает дезинтегрироваться. Причем угроза исходит не только от крайне правых, но и от либералов: война в Украине ускорила нормализацию ультраправой идеологии и символики в мейнстримной политике, вызвала всплеск неомаккартизма, привела к росту политических репрессий, ограничению свободы слова, отмене выборов и запрету партий. В этом смысле парадоксально, что либеральный лагерь сам воспроизводит условия, при которых правопопулисты могут успешно консолидировать поддержку.

Тем не менее, важно помнить, что классический фашизм был контрреволюционным ответом на возрастающую угрозу социальной революции. Сегодня такой угрозы практически нет — левые находятся в глубоком кризисе, а социальные движения не представляют системного вызова капитализму. Поэтому более вероятным сценарием на ближайшее будущее является не открытый фашизм, а инерционная эволюция авторитарного консервативного неомеркантилистского суверенизма. Такой режим будет сочетать элементы экономического протекционизма, националистической мобилизации и эрозии демократических институтов, но без полноценного перехода к фашистской диктатуре.

Для левых главной задачей в этих условиях должно стать не просто сопротивление ультраправым, а работа над созданием реальной контргегемонии, способной предложить привлекательную альтернативу правопопулистскому национализму. Пока левые остаются слабыми и раздробленными, правые продолжат занимать их политическое пространство, используя растущее недовольство кризисом капитализма.

Библиографический список

Beissinger 2022 — Beissinger, M. R. The revolutionary city: urbanization and the global transformation of rebellion. Princeton University Press, 2022.

Brenner & Riley 2022 — Brenner, R., & Riley, D. Seven Theses On American Politics // New Left Review. 2022. 138. Р. 5–27.

Greene 2022 — Greene, R. A. Half of Russians say it would be right to use military to keep Ukraine out of NATO, CNN poll finds // CNN. 2022, February 23. URL: https://www.cnn.com/interactive/2022/02/europe/russia-ukraine-crisis-poll-intl/index.html [4]

Ishchenko 2018 — Ishchenko, V. Denial of the Obvious: Far Right in Maidan Protests and Their Danger Today // Vox Ukraine. 2018, April 16. URL: https://voxukraine.org/en/denial-of-the-obvious-far-right-in-maidan-protests-and-their-danger-today [5]

Ishchenko 2022 — Ishchenko, V. Behind Russia’s War Is Thirty Years of Post-Soviet Class Conflict // Jacobin. 2022, March 10. URL: https://jacobin.com/2022/10/russia-ukraine-war-explanation-class-conflict [6]

Ishchenko 2023a — Ishchenko, V. NATO through Ukrainian Eyes // G. Anderson (Ed.), Natopolitanism: The Atlantic Alliance since the Cold War. Verso, 2023. P. 263–273.

Ishchenko 2023b — Ishchenko, V. The Minsk Accords and the Political Weakness of the “Other Ukraine” // Russian Politics. 2023. 8(2). Р. 127–146.

Ishchenko 2024a — Ishchenko, V. Class or regional cleavage? The Russian invasion and Ukraine’s “East/West” divide // European Societies. 2024. 26(2). Р. 297–322.

Ishchenko 2024b — Ishchenko, V. Towards the Abyss: Ukraine from Maidan to War. Verso, 2024.

Ishchenko & Zhuravlev 2021 — Ishchenko, V., & Zhuravlev, O. How Maidan Revolutions Reproduce and Intensify the Post-Soviet Crisis of Political Representation // PONARS Eurasia Policy Memo. 2021. No. 714. URL: https://www.ponarseurasia.org/how-maidan-revolutions-reproduce-and-intensify-the-post-soviet-crisis-of-political-representation/ [7]

Jäger & Vargas 2024 — Jäger, A., & Vargas, D. Z. Welfare for Markets: A Global History of Basic Income. University of Chicago Press, 2024.

Milanović 2019 — Milanović, B. Capitalism, alone: the future of the system that rules the world. The Belknap Press of Harvard University Press, 2019.

Przeworski 1985 — Przeworski, A. Capitalism and Social Democracy. Cambridge University Press, 1985.

Riley 2019 — Riley, D. J. The Civic Foundations of Fascism in Europe: Italy, Spain, and Romania, 1870–1945. Verso, 2019.

Ищенко 2024 — Ищенко В. Украинские голоса? // Историческая экспертиза. 2024. 3. С. 137–147.

Ноговищев 2024 — Ноговищев А. Революция в революции: выход из кризиса радикальных левых. Директ-Медиа, 2024.

Представления о личности Владимира Ленина и его роли в истории страны 2024 — Представления о личности Владимира Ленина и его роли в истории страны. Левада-Центр. 2024, 16 апреля. URL: https://www.levada.ru/2024/04/16/predstavleniya-o-lichnosti-vladimira-lenina-i-ego-roli-v-istorii-strany/ [8]

Харви 2007 — Харви Д. Краткая история неолиберализма. Поколение, 2007.