Из-за аннексии Крыма и войны на востоке Украины более миллиона украинцев покинули свои дома. Оксана Михеева, украинский социолог из Донецка, которая уже два года живет во Львове и работает в Украинском Католическом Университете, изучала истории внутренних переселенцев и год назад провела целое исследование по этой теме для Украинской миротворческой школы. В интервью НВ она рассказывает, почему многие ее земляки, которые вынуждены были бежать от войны, чувствуют себя виноватыми и перед теми, кто остался в Донбассе, и перед теми, рядом с кем они живут теперь.
- Прошло уже два года с тех пор, как жители оккупированных территорий начали покидать дома. Значительная часть переселенцев, несмотря на то, что война не окончилась, желает вернуться домой. Какие причины? Эти люди не смогли найти себя?
- Есть очень разные причины. У многих там остались пожилые родители, которые уже не могут или не хотят уехать.
С другой стороны, среди тех, кто все это время оставался на оккупированных территориях, есть элемент недовольства по поводу подобных возвращений. Возникает еще одно разделение на «мы» и «они»: мы пережили войну, а они ее переждали где-то в другом спокойном месте.
Поэтому фигура переселенца во многом трагическая. С одной стороны, в Донбассе его называют виноватым, потому что он уехал, предал. С другой – на новом месте его обвиняют в том, что он сепаратист, не остановил войну, не пошел воевать.
Меня в определенной степени настораживают переселенцы, которые сейчас рассказывают какие-то ужасы о довоенном Донбассе. Если человек изо всех сил пытается показать, что он уже не является дончанином, то это, скорее всего, желание продемонстрировать новому окружению, что «я – свой». Когда человек чувствует связь с локальным пространством, то у него будет сильно выражен и национальный патриотизм. Я прожила в Донецке 43 года своей жизни, у меня, как и у любого человека, разные воспоминания об этом времени, но положительных гораздо больше. У меня была интересная работа, прекрасные студенты и коллеги, с большинством из которых я и дальше продолжаю общаться, мне никто особо не мешал там быть такой, какой бы я хотела быть. Почему я должна вычеркивать 43 года теплых воспоминаний за два года оккупации внешнего происхождения? Вы бы знали, по чем скучают историки! Мне очень хотелось бы продолжить свою работу в Государственном архиве Донецкой области, где как раз перед началом войны я начала систематически пересматривать дело за делом о моих любимых 1920-х годах и находить такие интересные документы.
А что касается причин возвращения, то, по моему мнению, они разные – стремление к воссоединению семей, ностальгические воспоминания, желание войти в свой родной дом, почувствовать его запах, поспать в собственной постели. Но весомую роль в принятии такого решения играют неуспешные траектории адаптации. Когда человек понимает, что он работает с утра до ночи на двух-трех работах только ради того, чтобы прокормить себя и как-то держаться за жилье, то такая жизнь для него не будет ценной. Возвращаясь обратно, человек вряд ли сильно улучшит свое материальное состояние, но по крайней мере будет собственное жилье. Следовательно, и эти стратегии можно понять.
- На ваш взгляд, удается ли государству выстраивать хоть какую-то стратегию в отношении вынужденных переселенцев? Недавно в Верховной Раде прошли общественные слушания по проблемам переселенцев. Означает ли то, что на слушаниях не было ни одного министра или представителя власти из Донецкой и Луганской областей, что на государственном уровне проблемы переселенцев уже никого не беспокоят?
- Нельзя сказать, что забывают о переселенцах, или какие-то вещи делают специально. К сожалению, я не владею всей информацией, чтобы говорить о таких вещах однозначно и уверенно. Возможно, это и является генеральным планом, чтобы большинство переселенцев не адаптировалось, а вернулось. Но хотелось бы, чтобы примером для нас стала Грузия, которая просто построила жилье для переселенцев. Этим она решила главную проблему. С нашими заработками почти невозможно заработать на квартиру, особенно учитывая то, что большинство временно перемещенных лиц, как кстати и немалое количество жителей Украины, живут на грани выживания. Если государство не решает этот вопрос, следовательно, оно не помогает.
И еще один момент, который удивляет: страна хочет видеть в переселенце нищего с протянутой рукой. Как только человек начинает хотя бы немного подниматься, откладывать деньги, он сразу попадает в категорию «богатых», которые не нуждаются в государственной помощи. Сумма, чуть больше 13 тыс. грн, которую вы положили на депозит, лишает вас помощи от государства. Этих денег надолго не хватит, а человек – рациональное существо. Если вы одинаково теряете и когда работаете, и когда ничего не делаете – каким будет ваш выбор?
- Какой должна быть государственная стратегия, если говорить о конкретных действиях. Вы упоминали Грузию, впрочем у нас совсем другой масштаб проблемы.
- В самом начале, когда с оккупированных территорий своими силами выезжали люди, которые знали что и как они могут делать, то звучала мысль, что можно было основать какой-нибудь город-колонию. В этом городе каждый нашел бы себе работу. Другая проблема, что в нашем государстве очень зажата предпринимательская инициатива людей. Многие из переселенцев могли бы себя реализовать в предпринимательстве. К сожалению, у нас это не так легко сделать. Благоприятные условия для ведения бизнеса нужны не только переселенцам, но и всем украинцам.
Парадигма помощи неприятна человеку. Есть большая группа переселенцев, кому нужна просто соответствующая среда, чтобы они могли реализоваться.
- Если мы говорим о проблемах, то как они трансформировались за последние два года?
- Это все нужно рассматривать очень индивидуально. Если говорить о вопросах жилья, то главная проблема в том, что у нас нет прозрачного рынка аренды жилья, который нормально функционирует. Поскольку все происходит преимущественно в теневой сфере, то человек не может быть уверен, что его не выгонят из квартиры. Прежде всего надо вывести этот сектор из тени, потому что не защищены обе стороны договора аренды, а следовательно проигрывают все.
Далее, надо учитывать и динамику отношения человека к тому, что произошло. Часто человек сначала радуется, что спасся, нашел себе работу и жилье. Через полгода он начинает чувствовать обыденность, сравнивать с тем, что было раньше. Одновременно переселенец понимает, что точка невозврата уже пройдена. Больше проблем именно из-за таких этапов адаптации к среде.
- В вашем исследовании, опубликованном более года назад, четко видно разницу между переселенцами из Крыма и Донбасса. Точнее, в отношении местного населения к двух группам переселенцев. Сохранилась ли эта тенденция?
- Здесь важно то, как сначала медиа отражали проблему Крыма и Донбасса. Люди из Крыма выглядят жертвами российской оккупации, а переселенцев с востока подавали как сепаратистов, людей, которые накликали войну. Соответственно, на уровне общества формировалось отношение к переселенцам из Крыма как к жертвам и к переселенцам из Донбасса как к виновникам ситуации.
Крымские татары очень быстро сплотились. На момент проведения нашего исследования, полтора года назад, респонденты-кырымлы говорили, что не видят возможности вернуться в Крым. На сегодня они четко говорят, что любой ценой вернутся домой.
С переселенцами с востока совсем другая ситуация. Во-первых, к ним другое отношение. Во-вторых, если статус Крыма понятен, то Донбасса – неочевиден. Это причина того, что люди ждут возможность вернуться. Если человек ожидает возвращения, то он не заинтересован активно интегрироваться в среду.
Кроме того, не стоит забывать, что из Крыма ехали преимущественно проукраински настроенные люди, а из Донбасса, поскольку речь идет не только о добровольном переезде, но и о вынужденной эвакуации, поехали люди с разными идеологическими убеждениями. Переселенцы с востока Украины не очень активно общаются между собой из-за страха, что другой человек будет с существенно отличными взглядами. Как по мне, это мешает переселенцам с востока Украины сплотиться в решении своих проблем.
- Общаясь с переселенцами из Крыма, я много раз слышал, что они приехали сюда временно, а потом обязательно вернутся домой. Переселенцы из оккупированного Донбасса, наоборот, часто отвечают, что домой они уже не вернутся. Почему так?
- Это объясняется сплоченностью крымских татар, у них есть лидеры мнений. Среди переселенцев с востока Украины нет таких лидеров, которые бы смогли сплотить всю группу. К тому же, травма человека, пережившего военные действия, больше, чем человека, которого просто вытеснили. Если бы статус Донбасса был определен, то и переселенцы лучше бы осознавали свою позицию.
Большинство переселенцев с Донбасса действительно говорят, что не собираются возвращаться. Но, по моему мнению, это скорее не нежелание, а реалистичное понимание того, что в ближайшее время это не будет возможным. Даже те, кто собираются, понимают, что окажутся в обществе, которое преимущественно не разделяет их ценностей, и что простой там их жизнь не будет.
- Вы долгое время исследовали тему внутренне перемещенных лиц, но два года назад сами были вынуждены выехать из оккупированного Донецка. По собственному опыту и на основании исследования, расскажите, с какими главными проблемами сталкиваются те, кто решил выехать с оккупированных территорий?
- Предлагаю это разделить, ибо одно дело говорить об общих тенденциях, которые мы обнаружили, а другое – о собственном опыте.
- Давайте начнем с тенденций, которые вы заметили, а потом сравним с Вашим опытом.
- На первом месте для тех, кто вынужденно покинул свой дом, стоит проблема жилья. Потом – вопрос трудоустройства. Дальше начинается сегментация, но, по моим наблюдениям, третья проблема – это здоровье в широком смысле этого слова. Речь идет и о физическом здоровье, и о медицинских услугах, о специфике доступа к ним, и о психическом здоровье. Значительная часть людей связывает ухудшение состояния здоровья с тем стрессом, который они пережили во время переезда. Часто они нуждаются одновременно и в общей медицинской, и в психологической помощи.
Проблемы связаны с тем, что в Украине недостаточно хорошо срабатывают коммуникации на институциональном уровне. В основном люди используют потенциал персональных связей, основанных на доверии. Человек скорее обратится к человеку, чем к институту. Соответственно переселенец, когда выезжает из среды, где имел все наработанные социальные контакты, утрачивает все связи. На новом месте он вынужден обращаться к «холодным», «деперсонифицированным» институтам и, конечно, проигрывает тем, кто решает проблемы на уровне персональных сетей контактов.
- А им не помогает статус переселенца? Или, наоборот, мешает решать проблемы?
- Помогает, но здесь ситуация, когда вы – переселенец и обращаетесь к институции, которая занимается вопросами переселенцев. Для человека – это драматическая ситуация. У нас все институты одинаково «холодные». Чтобы оформить визу, помощь, обратиться в больницу, переселенцу нужно постоянно упоминать о своем статусе. Пока вы контактируете на уровне человек-человек, то вас поймут, помогут. Как только что-то касается уровня человек-институция, то начинаются проблемы. Возникает довольно сложная ситуация, когда человек переживает, что все вокруг постоянно апеллируют к его статусу временно перемещенного лица, а с другой – и сам человек слишком присматривается к себе, становится более чувствительным к комментариям, ситуациям, окружению, начинает видеть больше, чем есть на самом деле.
- А если говорить о вас лично?
- Для меня так же мучительно постоянное апеллирование к статусу переселенки. Это даже при том, что я очень хорошо адаптировалась к среде. Она не была для меня новой или чужой. Я поехала во Львов с семьей, не имея четкого плана, предложений, ни на что особенно не рассчитывая. В моем решении важную роль сыграло то, что на тот момент у меня уже были длительные профессиональные и дружеские отношения с моими коллегами – историками и социологами во Львове. И от большинства из них я получила большую помощь, поддержку и понимание, за что я искренне всем благодарна. Но я также часто оказываюсь в ситуации, что есть проблема, я стою перед ней и не знаю, какой сделать следующий шаг. Знаете, очень трудно переориентировать собственные стратегии человеку, который никогда не видел себя объектом помощи. Поэтому вынужден учиться принимать помощь. А это, действительно, очень сложно.
- На ваш взгляд, медиа научились объективно освещать проблемы переселенцев? Особенно вспоминая прошлогоднюю волну материалов о «плохих донецких переселенцах».
- Динамика есть. Из-за всех этих событий украинская журналистика в определенной степени «повзрослела», стала задумываться над последствиями своих публикаций. Также думаю, что проблема не только в медиа и их владельцах, но и в человеческом факторе. Медийщик – тоже человек. Он оказывается среди каких-то дискурсов и начинает их воспроизводить. А мультипликация материалов создавала эффект лавины. Большинство материалов, касавшихся «плохих» переселенцев, были элементами информационной войны. Со временем уже начался процесс, который показывает, как конкретный журналист готов или не готов противостоять «вбросам». У большинства журналистов теперь благодаря моментальному фидбеку от читателей включается элемент самоцензуры.
- Если говорить о важнейших факторах интеграции временно перемещенных лиц в новом пространстве – то что это? Социальная адаптация, экономические факторы, религия...?
- Наверное, на первом месте – вопрос выживания. На второй план выходят социальные сети. Немного легче тем, кто быстро находит работу и начинает выстраивать сети через рабочие контакты. И так, в порядке саморефлексии, - последнее, что вернулось ко мне в процессе моей адаптации – это чувство юмора. До определенного момента я не могла себе позволить пошутить в этой среде, потому что не знаю в достаточной мере местных культурных кодов. Шутка может очень обидеть. Есть культурные различия. Процесс усвоения культурных кодов длительный. Отличается и набор ценностей, и религиозные моменты. И здесь очень многое зависит от желания самого человека открывать для себя «новые миры».
Справка: Оксана Константиновна Михеева (1971 г.р.) - доктор исторических наук, профессор. До войны работала профессором кафедры социологии управления Донецкого госудрарственного университета управления. С 2014 г. работает во Львовском Католическом университете. Автор фунадментальных исследований: Становлення та функціонування правоохоронних органів УСРР (1921–1928 рр.): історичні аспекти: [монографія]. — Донецьк: Східний видавничий дім, 2011. — 456 с.; Кримінальна злочинність і боротьба з нею в Донбасі (1919–1929). — Донецьк: Східний видавничий дім, 2004. — 248 с.
Источник: Новое время [1]