А.Еременко "Рассогласование зеркал". Глава 10

Опубликовано: 4.12.2012. 14:32

Поскольку дело, которым занималась следственно-оперативная группа Гутченко, приобрело особую важность, Виктора Васильевича пригласили на расширенное совещание МВД области. Совещание проводил генерал-майор Алтухов – маленький, худощавый  весьма властный человек по кличке «Бонапарт». Начальник управления оправдывал своё прозвище: под его пронзительным острым взглядом опускали глаза самые бесстрашные опера, а едкие замечания, произносимые ледяным голосом, заставляли бледнеть не только подчинённых, но даже и министерских чиновников.

      Вначале обсудили дела небесные. Летевший к Земле и уже хорошо просматривавшийся в районе Льва, Секстанта и Гидры астероид 1898 DQ, называемый также «Эрос», внёс коррективы в милицейские будни Луганщины.

      Сводки показывали нарастание среди луганчан некоторого беспокойства. Как всегда, нелепые слухи нагнетали панические настроения. Но настоящей паники не было, да и беспокойство оказывалось каким-то вялым; а с другой стороны, в нём обнаружились нотки пофигизма и весёлой бесшабашности. Начальство этому удивлялось и даже было несколько обеспокоено означенным пофигизмом, особенно после того, как местные социологи разъяснили, что пофигизм может быть осмыслен как латентная форма социального протеста.

      На луганских заборах наряду с призывами к «Заре» вспомнить 72-й год и поздравлениями любимых девушек, появились граффити: «Пусть поскорее гахнет астероид и пошло всё нахрен»; «Астероид сметёт буржуев»; - и даже: «Эрос, войди в лоно Луганска». По имеющимся сведениям, несколько луганских олигархов уже отправили в свои кипрские «хатинки» жён, детей и любовниц, да и сами были на низком старте. На квартале Южном Николай Куртяпко, известный забулдыга и скандалист, регулярно попадавший за мелкое хулиганство, находясь в обычной алкогольной невменяемости, выбросил из окна восьмого этажа телевизор под предлогом того, что скоро всем хана от астероида.

      Затем от небесных дел перешли к земным.

      - Как продвигается следствие по факту без вести пропавших в Луганске? – спросил генерал. – Оно у нас, как вы знаете, на контроле.

      - Товарищ генерал, у следствия появилась версия, - с некоторым трепетом ответил майор Ворчун. – Старший оперуполномоченный      сыскного отдела капитан Гутченко готов её изложить.

      - Излагайте.

      Виктор Васильевич поспешил развернуть карту Луганска с начерченной пентаграммой – так можно было сразу придать убедительность экстравагантной гипотезе Сербиненко. Гутченко указал на места преступлений, а затем уже вплёл астрологию, причём постарался поскорее перейти к истолкованию предметов, найденных на местах преступлений.

      - Что ж, выглядит правдоподобно, - сказал Алтухов, разглядывая пентаграмму, чьи красные линии уверенно расчленили капилляры луганских улиц. – Хотя больно замысловато. А ты не фантазируешь, капитан? Может, ты просто начитался всей этой дребедени?

      Гутченко выдержал стальной взгляд генерала и поспешил указать на вершину луча, упиравшегося в дачные участки по улице Фрунзе.

      - Обращаю ваше внимание, товарищ генерал, что нами было предсказано место последнего преступления. Именно здесь двенадцатого апреля пропала Татьяна Мельник.

      Под словом «нами» Виктор, разумеется, в первую очередь, имел в виду Михаила Фёдоровича. Но он благоразумно не стал сообщать начальнику управления о том, что ознакомил бывшего доцента с материалами следствия. Сказал лишь, что «консультировался по вопросам астрологии с кандидатом философских наук Михаилом Фёдоровичем Сербиненко». Авось, учёный муж не обидится, что лавры местного Шерлока Холмса достанутся капитану Гутченко.

      Аргумент возымел своё действие: Алтухов был неглупым профессионалом.

      - Что ж, действуйте в соответствии с версией, она правдоподобна. Что нужно, обеспечьте, Михаил Николаевич, - обратился он к майору Ворчуну. – Выставить в местах предполагаемых преступлений оперативно-поисковые группы, обеспечить их транспортом и связью. В общем, обеспечить всем, что необходимо.

      - Есть, товарищ генерал.

      Михаил Фёдорович шёл в гости к своей давней подруге Марине Бутковской.

      Лет двенадцать назад Марина была его студенткой. Михаил тогда только что защитился, был молод, хорош собой, остроумен. На занятиях блистал эрудицией и красноречием: студенты слушали его раскрыв рты, хорошенькие студентки строили глазки. Марина была не только первой красавицей на курсе, если не на всём факультете, но ещё и отличницей.

      Страсть вспыхнула быстро, их роман вскоре стал заметен. Дошло до её дяди – известного в городе адвоката Геннадия Андреевича Бутковского, владельца адвокатской конторы «Бутковский и Ко». Марина была сиротой, её родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было три годика, и бездетный адвокат воспитал красавицу-племянницу, которая оказалась ещё и умницей. Геннадий Андреевич в Марине души не чаял. Поначалу он устроил скандал: явился в деканат, грозился пойти к ректору и упечь зарвавшегося кандидатишку за злоупотребление служебным положением.

      Дальше начались некоторые странности. Прежде всего, выяснилось, что никакого злоупотребления не было: просто возникло взаимное чувство между студенткой и молодым неженатым преподавателем. Сербиненко тут же сделал предложение Марине, причём всячески подчёркивал, что давно уже собирался предложить своей студентке  руку и сердце, и что этот его шаг никак не связан ни с наездом Бутковского, ни с аморалкой, которую ему шили в деканате. Эта деталь была чрезвычайно важна для Михаила Фёдоровича.

      Но, к удивлению всех, вовлечённых в эту историю, Марина наотрез отказалась выходить за любимого мужчину: у неё, мол, совсем другие планы, её вовсе не прельщает семейная жизнь, даже со столь блестящим специалистом по религиоведению. Пелёнки и распашонки вообще не входили в её жизненные планы, по крайней мере, на ближайшее будущее. Столь вопиющее пренебрежение космически-кармической ролью женщины ошарашило и декана, и любовника, и опекуна. По крайней мере, у Геннадия Андреевича теперь не было формальных оснований для претензий к Михаилу Фёдоровичу, но адвокат продолжал настаивать на увольнении преподавателя. По его мнению, Сербиненко злоупотребил-таки служебным положением в виде красноречия, сетями которого он коварно оплёл неокрепшую душу наивной отличницы.

      Но тут уж Михаил Фёдорович полез в бутылку.

      - Значит, у меня были интересные лекции и семинары, - запальчиво возразил он. – Мне что: снизить уровень своего преподавания? Сделать свои занятия скучными? Да если хотите знать, я считаю, что если в ходе курса в преподавателя не влюбилась ни одна студентка, я имею в виду, ни один студент противоположного пола, то это почти профнепригодность. Такому преподавателю следует задуматься о своём профессионализме. Если так рассуждать, так тогда надо привлечь всех кинозвёзд и эстрадных певцов, за которыми поклонницы табунами бегают.

      Декан и зав кафедрой сочли аргументацию молодого учёного убедительной и претензии к нему сняли. В конце концов, Бутковский успокоился, рассудив, что громкий скандал повредит репутации его конторы.

      Пока длились эти юридическо-психологические дискуссии, Марина закончила институт и куда-то уехала. Впоследствии обнаружилось, что уехала она в Индию. Марина увлекалась всевозможными йогическими и тантрическими учениями, посещала различные кружки теософской направленности и не пропускала лекций ни одного заезжего гуру. По слухам, добралась она до Тибета, где несколько лет прожила в монастыре и даже получила посвящение в тайные знания от одного весьма просветлённого монаха. В общем, обнаружилось, что лавры Блаватской заслонили Марине кармическую судьбу луганской домохозяйки.

      Пару лет назад Марина Бутковская вернулась в Луганск и обосновалась в доме по улице Фестивальной, который купил ей не оставляющий своими заботами дядя. Приобщилась Марина к тайным знаниям тибетских монахов или нет, но у неё обнаружились способности к ясновидению. Она занималась диагностированием и гаданием по своей собственной методике, а также предсказывала будущее. Несколько её диагнозов подтвердила академическая медицина, сбылось и несколько предсказаний, после чего в эзотерических кругах о Марине понемногу поползли слухи как о «луганской Ванге».

      Сербиненко вновь сделал предложение бывшей ученице, а она вновь отказала. Современные эмансипированные женщины любят порассуждать о преимуществах гражданского брака, но на практике почти всегда предпочитают официальный. Бутковская оказалась редчайшим исключением: у неё практика не расходилась с теорией.

      Ко всему прочему, когда они легли в постель, обнаружилось, что долгое воздержание (несколько мелких интрижек было не в счёт) не пошло на пользу теперь уже немолодому доценту: эта самая штука у Михаила Фёдоровича почти не работала. Как всякий мужчина, Сербиненко был просто убит. Но его возлюбленная и здесь поразила незадачливого доцента до глубины души. Марину импотенция любовника совсем не обескуражила.

      - Ради Бога, Миша, не бери себе в голову, - небрежно сказала она. – Может быть, это тебе покажется странным, но моё чувство к тебе всегда было больше духовным, чем плотским. Так что, всё нормально.

      Михаил Фёдорович отчасти обрадовался этому признанию, отчасти не поверил. «Небось успокаивает, - подумал он. – Не может быть, чтобы такая красавица, да ещё и довольно молодая, не нуждалась в сексе». И время от времени он предпринимал настойчивые попытки совершения сексуальных подвигов. Чаще всего не получалось: копьё судьбы колебалось и гнулось, и не могло попасть в цель. А если иногда и получалось, то это были жалкие пирровы победы на широком поле упругой двуспальной кровати.  

      Не только забор, но и дом Бутковской был выкрашен в зелёный цвет. Малахитовая шкатулка выделялась среди крупно и мелкогабаритной тары. Этот броский дизайн выбрали прежние владельцы, ничего не знавшие о пристрастии Марины к цвету весенней листвы.

      Огородом луганская посвящённая пренебрегала: никаких помидоров, огурцов, никакой клубники и даже вездесущей картошки. Вместо этого Бутковская любовно выращивала какие-то целебные, чуть ли не из Тибета привезенные травы, названий которых никто, кроме неё не мог запомнить. На огороде росло несколько вишен; сейчас они радовали глаз белоснежной пеной лепестков. Во дворе возвышались старая абрикоса и старая груша. Раскидистая груша была самым высоким деревом на улице. Плодоносила она плохо, груши были твёрдыми и безвкусными, но Марина категорически отказалась её срубить, провидя в старой груше какой-то тайный смысл в будущем.

      Собаку Бутковская не держала, так что Сербиненко без всякой опаски отворил калитку, вошёл во двор и постучал в окно. Марина вышла на крыльцо, провела друга в дом. Она была в ярко-зелёном платье, эффектно обтягивавшем её стройную фигуру. Несмотря на то, что Марина была натуральной блондинкой, она отнюдь не гордилась этим. Она презирала красоток, которые чванились своими телесными формами. «Подумаешь, достижение! – насмешливо фыркала она. – Просто гены так сложились». Но за волосами Марина ухаживала с особой тщательностью.

      - У колдуньи глаза и волосы – это не просто средства женского очарования, - сказала она как-то Михаилу, склонившись над ним в постели, - это орудия её колдовства.

      И Михаил Фёдорович, как всегда, залюбовался кольцами изящных локонов, которые ниспадали на плечи и спину подруги. Охапка ромашек рассыпалась на зелени луга.

     В зале, куда они прошли, сидел гость – пожилой плотный мужчина, почти совсем седой, с окладистой бородой, несколько похожий на батюшку.

      - Знакомьтесь: Александр Степанович, Михаил Фёдорович, - представила гостей хозяйка.

      Мужчины поздоровались, присели в кресла по бокам от журнального столика. Марина уселась с ногами на диван, покрытый пледом, стилизованным под зебру. Она полуобняла большую пушистую плюшевую кошку, которую ей подарил Михаил на прошлый день рождения. В доме жила и настоящая кошка по кличке Ася. Кошка, желательно чёрная, считается обязательным атрибутом колдуньи, а как орудие колдовства она, безусловно, превосходит глаза и волосы хозяйки. Но Ася была вовсе не чёрной и совсем не породистой, а невзрачной и удручающе обыкновенной серой кошкой.

      Не сговариваясь, Михаил Фёдорович и Марина взглянули на свой талисман – настольные часы, стоявшие на полке светло-коричневой стенки. Часы эти, изготовленные известной советской фирмой «Слава», выглядели ещё невзрачнее кошки Аси. Но их тайный смысл был известен лишь Марине и Михаилу. Двенадцать лет назад, когда преследуемые свирепым адвокатом влюблённые расстались, часы остановились. Когда же, после спуска с тибетских вершин, Марина вновь встретилась с Михаилом, часы вдруг пошли. И как за все эти годы Геннадий Андреевич не выбросил эту рухлядь! Когда Марина обставляла своё жилище, она выпросила у дяди единственную вещь для украшения интерьера. К удивлению Геннадия Андреевича, это оказалась не люстра, не хрустальная ваза и не гобелен с изображением Тристана и Изольды, а допотопные советские часы марки «Слава». 

      Александр Степанович отрекомендовался краеведом. Сказал, что раньше работал в краеведческом музее, а с недавнего времени перешёл на хлеба вольной журналистики. Сербиненко несколько удивила такая метаморфоза, тем более, что в существование вольной журналистики он не верил, но он не стал выпытывать подробности.

      Александр Степанович и Марина продолжили прерванный разговор. Они говорили о недавно распиаренной археологами Мергелевой гряде близ села Степановки. Ашмарин (такова была фамилия краеведа) придавал этому памятнику бронзового века исключительное значение.

      - Я недавно побывал там. Вы знаете, это так впечатляет! – с энтузиазмом воскликнул он.

      - Погодите, я всё же не могу понять, - перебил Михаил Фёдорович, - это что-то вроде пирамид или это просто какая-то насыпь мергеля?

      - Насыпь мергеля, - подхватил Александр Степанович, но затем быстро поправился. – Да какая там насыпь! Насыпь – не то слово. Да, это пирамиды напоминает, и гораздо древнее. Нет, ну это, конечно, не пирамиды, это… это… - не хватало слов для выражения энтузиазма.

      - Курганы? – подсказал Сербиненко.

      - Курганы! – поспешно согласился собеседник. – Такие курганы – просто горы! Чатал-Хююк отдыхает, Троя отдыхает… Ну, в общем, это надо видеть, - с примирительными интонациями сказал он, почувствовав, что зарапортовался. – Почитайте мою статью в «Нашей газете». Там всё описано и фотографии есть. Я хочу и в «2000» послать, вот только с Игнатьевым разберусь.

      Алексей Игнатьев был известным луганским журналистом. Заметив вопросительное выражение лица Михаила Фёдоровича, Ашмарин пояснил:

      - Представляете, этот тип обвинил меня в плагиате! Будто я его статью из «Вечернего Луганска» передрал. Да кому нужна его бездарная писанина! Что он понимает в археологии? А я, как-никак, пять сезонов в Рогалике на лопате провёл…

      Видно было, что это обвинение для Александра Степановича, как больная мозоль. Сербиненко поспешил вернуть собеседника к теме:

      - Вы с таким энтузиазмом говорите об этой гряде. А из Интернета я понял, что там ничего особенного. Ну насыпаны какие-то кучи мергеля – ну и что?

      Краевед даже подскочил с кресла.

      - Да вы что – «кучи мергеля»! Да это культовое сооружение древних ариев! А может, и атлантов. Ну, в общем, древних цивилизаций. Это сакральное место, в нём такая энергетика, такая связь с космосом!

      - Какая «такая»?

      - Мистическая связь с космосом. У меня приятель – экстрасенс, у него мощное биополе. Мы вместе с ним ездили. Он проверял – говорит: прямая связь с эгрегором галактики. Мергелева гряда – это свидетельство особого предназначения Луганщины.

      - А вы уверены, что у неё есть особое предназначение?

      - Абсолютно уверен. Луганщина – один из важнейших энергетических центров на сакральной карте Земли. Вообще, мистическая история Луганщины ещё никем не изучена. Вы же согласны, что есть обычная событийная история, а есть внутренняя, мистическая.

      - С этим я согласен, но здесь есть опасность придумать вместо того, чтобы исследовать. Я против мистической Луганщины ничего не имею, но эта гряда мне сомнительна. То написали, что пирамиды, чуть ли не больше египетских. Потом написали, что жертвенник какой-то. Потом оказывается: «Мергелева гряда». Что за гряда, в чём её смысл? Давайте же не будем присочинять.

      - А почему не будем? А нам и присочинять не надо: Луганщина – мистический центр мироздания.

      - При всём моём уважении к родному краю – откуда вы взяли? Любой край норовит о себе такое сказать.

      - Любой, кроме нашего. Вот, вы сами признали, и хорошо, и совершенно верно. Всякий кулик своё болото хвалит. А чем наше болото хуже других? Если даже ничего особенного нет в истории – надо придумать, присочинить.

      - Но история – это, всё-таки, не мифология.

      - Мифология! – уверенно возразил Ашмарин. – Всё придумано. И Троянская война придумана, и лихие ковбои – первопроходцы прерий. Нет ничего достоверного – всё придумано. Так давайте и мы придумаем!

      Михаил Фёдорович испытывал двойственные чувства. С одной стороны, собеседник, казалось, озвучивал его собственные мысли. С этой стороны Сербиненко было трудно спорить с Ашмариным. С другой стороны, всё, что говорил Александр Степанович, являлось преувеличением, искажением и даже карикатурой мыслей Сербиненко. Михаилу Фёдоровичу казалось, что некий тролль нарочно искажает его мысли, чтобы показать их нелепость. «Всякое искусство состоит из чуть-чуть, - подумал Сербиненко. – И искусство мысли».

      - Троянская война не придумана, а преувеличена, - сказал он. – Так же, как и подвиги ковбоев или, скажем, Роланда, Сида или князя Игоря. Так же, как и вы преувеличиваете мистическую роль Луганщины. Я согласен, что без мифа не будет ничего великого, но я, всё же, против чрезмерной мифологизации. Одно дело – расцветить реальные события, а другое – выдумать никогда не происходившие. Я считаю, что, всё-таки, реальная событийная основа должна быть, без неё миф окажется нежизнеспособным. Тогда как быть, если нет приличной истории? На что нанизать миф? Не на что нанизывать. Тогда нужно смотреть не в прошлое, а в будущее. При всей моей любви к истории – надо смотреть в будущее. У нас сетуют, что нет великой культурной традиции. Но всякая традиция, даже самая великая, с чего-то начинается. И древние греки не всегда были древними греками, и современные французы не всегда были французами. Сейчас они законодатели мод в Европе, да, считай, во всём мире. А во времена Хлодвига они были длинноволосыми немытыми варварами, которые Верлена и Рембо, окажись они там, сразу бы замочили без всякого почтения к поэзии. Вот и мы сейчас такие же варвары. И спасение наше – исключительно в будущем. Не всегда прошлое вдохновляет, иногда груз прошлого тянет назад.

      Александр Степанович был обижен в лучших чувствах к своей малой родине. Но он понял, что нового знакомого голыми руками не возьмёшь: для спора с ним нужно основательно подготовиться. К удовольствию Сербиненко, краевед, наконец, откланялся.

      Идя к остановке на Молодёжном, Александр Степанович размышлял, как бы ему раскрутить Мергелеву гряду.

      Он вспомнил, как бродил по насыпям мергеля. Казалось, он топчется по жирной халве. Чёрные, жёлтые, коричневые  пласты на отвесном склоне карьера напоминали разрезанный ломоть домашнего пирога. Холмы, покрытые мергелем, возвышались над степью, будто спины диплодоков, а редкие крупные камни торчали, как пластины стегозавра. Ашмарин взобрался  на самый высокий холм. Здесь был сплошной мергель: застывшие волны мергельного моря. Осколок первобытного хаоса забыли упрятать вглубь земных недр. Такой могла быть Земля сразу после творения. Таким могло быть место падения Денницы.

      Да, если б на этой раскрутке въехать куда-нибудь: в учёную степень, в госадминистрацию, а то и в Верховную Раду. Ну, в Раду – это он, конечно, загнул, хотя чем чёрт не шутит. С самой учёбы в институте Ашмарин всегда пытался что-то раскрутить и куда-то въехать. Всё равно что и всё равно куда, лишь бы раскрутить и въехать. Отсюда и возникла в его душе пламенная страсть к мифологии. Причём не к академической, респектабельной и заезженной древнегреческой или библейской мифологией – здесь всё уже давно было раскручено. Нет, нужно найти какую-нибудь малоизвестную мифологическую жилу Великой Степи, а не найдётся – придумать.

      За эту страсть и пострадал старший научный сотрудник областного краеведческого музея: выпер его директор за псевдонаучное сочинительство, не вписывающееся в строгие правила современного научного дискурса. Впрочем, если быть до конца честным, то следовало признать: не только за мифологизаторство пострадал энтузиаст мистической  истории Луганщины, но, главным образом, за интриги и за подсиживание самого директора.

      Впрочем, будучи по натуре оптимистом, Александр Степанович не унывал. Он писал буклеты для туристических фирм, статьи в газеты, причём на самые разнообразные темы: от анализа особенностей стилистики луганских живописцев до проблем трудоустройства шахтёров при закрытии бесперспективных шахт. Приторговывал он и антиквариатом, зная в нём толк. В общем,  жить-то было можно, но вот продвинуться никуда не удавалось. Затем Ашмарин вспомнил, что задолжал своему приятелю Жене Бассу за несколько занятий по физике с Володей. Сын Александра Степановича, Володя, учился в десятом классе и готовился поступать на физмат Харьковского университета. «Счастливый человек этот Женя! – думал Александр Степанович. – Гол, как сокол, а ничего ему не надо. Весь в мире формул, каких-то электронов с протонами. Испишет всю страницу формулами, решит какое-нибудь уравнение – и всё ему до фонаря».

      Тем временем Сербиненко изложил Бутковской суть своих астрологических изысканий, поделился и гипотезами насчёт великого и грозного будущего луганских отроков. Пока излагал, мелькнула мысль, что всё это на самом деле не так уж далеко от прожектов краеведа. Вот она, мистическая история Луганщины: ты её – в дверь, а она – в окно.

      - Фотографии принёс? – спросила Марина.

      - А как же, всё как положено, - и Михаил Фёдорович выложил на журнальный столик фотоснимки Стеблинской и троицы друзей.

      Начать решили с Наташи.

      Марина поставила на стол в углу комнаты миску с водой, перекрестила её, зажгла свечи, поставила по краям миски. Комната наполнилась сладковатым запахом воска. Четыре минарета отразились в зеркальной глади канала, а Величайшим дворцом была сама провидица, склонившаяся над миской.

      Всматриваясь в лицо Наташи, Марина шептала то ли молитвы, то ли заклинания. Она перевела взгляд с фотографии на воду, зашептала быстрее, истовее.

      Михаил сидел тихонько, прикрыв глаза. Он понимал, что малейшее движение, малейший шорох нарушит сеанс.

      Через несколько минут Бутковская оторвала взгляд от воды, откинулась на спинку стула.

      - Ну что? – осторожно спросил Сербиненко.

      - Ты прав, эта девушка жива, - медленно, несколько слабым голосом проговорила провидица. – Я видела её в каком-то месте, наподобие клиники. Неясно видно, но что-то вроде больничной палаты, довольно комфортабельной, между прочим. Наташа там одна. Она спокойна, пожалуй, слишком спокойна. Как бы в полусне, в оцепенении каком-то.

      - Она невменяема? Или, не дай Бог…

      - Нет, с психикой всё нормально. Есть какая-то то ли тоска, то ли печаль какая-то, но она не сумасшедшая. – Марина призадумалась и уточнила: - Основное её чувство, которое я ощутила, - потерянность. Да, она ощущает себя потерянной. Но сказать, что как-то изменили её сознание нельзя. В общем, угнетённое состояние, но без патологии.

      - Хорошо. Теперь посмотри на этих троих, - Михаил пододвинул Марине фотографию друзей, которую ему предоставил Тигунов.

      Друзья сфотографировались минувшим летом на набережной Бердянска. Высокий крепыш Кружлюк обнимал за плечи худощавого Бурлицына и склонного к полноте Тигунова. Игорь обезоруживал открытой, беззаботной улыбкой; Сергей, казалось, пристально всматривался в объектив, тонкие черты его лица отдавали надменным аристократизмом; лицо Димы имело нейтральный вид – спокойный, даже несколько отрешённый взгляд юноши, который даже на отдыхе думает о чём-то своём.

      Трое друзей стояли на фоне новой бердянской достопримечательности – колеса обозрения. Колесо сияло в вечерних сумерках разноцветными огнями иллюминации. Казалось, колесо фортуны зазывает праздных зевак, дабы каждый занял причитающуюся ему кабинку – и будет он вознесён в ночное небо, где узрит свою судьбу, а может, и судьбы всего рода людского, каковые прочерчивают звёзды в тёмных глубинах Вселенной. Но не стоило доверяться манящему миражу. Соблазнённый призывными огнями колеса отдыхающий возносился лишь на высоту пятидесяти метров над уровнем моря, с которой обозревал отнюдь не судьбы человечества, а окрестности популярного азовского курорта.

      Вновь зашептались молитвы, вновь переводила свой взор провидица с фотографии на миску, пытаясь разглядеть судьбу в золотистых бликах, змеившихся по воде от дрожавших огоньков свечей. Казалось, невидимые рыбаки разбросали блёсны по зеркальной поверхности озера, надеясь вытащить богатый улов.

      - У этого всё нормально, - указала она на Игоря. – Семейная жизнь, благополучие, карьерный рост. Может большим человеком сделаться. У этого – не так благополучно: какие-то драмы, разочарования, затем успокоение через познание. В этой области больших успехов достигнет, может и к эзотерике обратится. А здесь – интересный случай, даже особенный, - проговорила Марина, с какой-то опаской разглядывая лицо Сергея. – Я что-то ни у кого не припомню такой сильной ауры. Вообще, вокруг… Сергея? – уточнила она, - какая-то блокировка, сильное препятствие. Я с трудом могу проникнуть… Аура мощнейшая, но непонятная: то ли тёмные энергии, разрушительные, проводник сил зла, а то вдруг видится свет, добро, чуть ли не святость… Свет и тьма в нём борются. Свет как бы в плену у тьмы. Но он сохранился, он как бы пульсирует, стремится пробиться. Но блокировка очень мощная, прямо как стена тьмы. Но вот этот светлый луч на самом деле очень сильный, он бьётся, бьётся, ах ты, Господи, несчастный!.. Он может пробиться, только ему помощь нужна. Его свет может победить через дружбу, через понимание, сочувствие, через любовь… Вообще, такое ощущение, что Сергей этот очень важен, важен для всего мира. Какая-то роль ему предстоит, что-то он должен исполнить. А лучше, пожалуй, будет, если не исполнит. Кстати, всем троим в конце года какое-то совместное испытание предстоит, тут ты тоже прав. У всех в один узел судьбы завязываются. А исход его неясен… Тут даже не блокировка, тут, по сути, неясный исход, будто в этом узле концы судеб обрываются.

      - Я думаю, что наши с тобой судьбы тоже туда вплетены, - сказал Михаил Фёдорович. – Нам с тобой, Марина, тоже в этом испытании участвовать. – И астролог рассказал о сне Тигунова, в котором расстилавшую постель провидицу ударил палкой обладатель тёмно-светлых энергий – и рассыпались лепестки её локонов по зелёному лугу платья.

      Смена Олега Бондаренко заканчивалась. Последние полчаса пришлось всей бригадой ремонтировать шнеки.

      Наконец, закрепили последнюю булавку, комбайнёр подал команду включать. Все поспешно отползли от комбайна. Корабельная цепь опустилась на рельсы, лязгнула, поползла. Тускло блеснули в лучах шахтёрских ламп толстые кольца железной змеи. Комбайн тронулся, медленно покатился, ритмично лязгая колёсами. Шнеки вздрогнули, приподнялись, приблизились к пласту, блестевшему в свете коногонок чёрным блеском. Шнеки вращались, победитовые зубья вгрызались в пласт, уголь сыпался на ленту конвейера.

      Сразу стало трудно дышать: забой наполнился пылью и запахом угля. Пыль густо заполнила лучи коногонок. Лучи скрещивались во тьме забоя, как лазерные мечи космических монстров. Осколки угля градом сыпались на каски, на комбинезоны, на сапоги. А комбайн всё лязгал по рельсам, и всё крутились могучие шнеки, вгрызаясь в угольный пласт.

      Так получилось, что свой первый день в лаве Олег провёл после посещения зубного, который долго пломбировал ему коренной зуб, орудуя противно визжащей бормашиной. И на следующий день шнек показался шахтёру-новичку огромной бормашиной, которая мучает землю, вгрызаясь в её дёсны. Казалось, они причиняют земле боль, и она мстит им, время от времени смыкая челюсти. Скоро эти фантазии прошли, но не совсем. Иногда шнек был мясорубкой, иногда клыками дракона.

      Впрочем, нет, драконом был проходческий комбайн. Одно время Бондаренко работал в проходке. Там условия, конечно, получше: ходишь в полный рост, не то что ползать в лаве на четвереньках. Да и гадостью этой не дышишь. Зубья шнека оставляли на стене породы следы в виде кругов, полукругов, спиралей. Они напоминали орнамент на черепках древней керамики из книги по археологии, которую Олег как-то листал у приятеля.

      И хотя проходческий комбайн напоминал, скорее, разъевшуюся личинку, для Олега он был драконом, а угольный – змеем. Впрочем, и дракон, и змей мучили землю.

      Вскоре горный мастер скомандовал «на гора!». Смена закончилась. Теперь предстояло, может быть, самое неприятное: ползти на четвереньках по кускам породы метров двести к выходу из лавы.

      Поднялись в клети. Тщательно смывали в душе угольную пыль, вымывали из ушей, из носа, из всех отверстий. Бондаренко не переставал удивляться перерождению, которое всякий раз происходило с ним при спуске в шахту и при подъёме. Приходит в раздевалку обычный человек, зачастую добрый, в чистой одежде; он пришёл из тёплого дома, в руке его тормозок, собранный заботливой женской рукой. Снимает одежду, надевает шахтёрскую робу – и превращается в зверя. Спускаясь в шахту, Олег ощущал себя зверем, который будет карабкаться, ползти, протискиваться, грызть. Ну и что же, что не сам – на время его зубы становились зубами дракона, зубами змея. Потом поднимается на свет божий, снимает робу, моется, облачается в мирную одежду: залезает в потёртые джинсы, натягивает растянутый свитер. И зверь совлекается, и он вновь облекается в человека.

      Бондаренко думал, что он один такой впечатлительный, может, чокнутый. Но когда он решился рассказать об этих ощущениях своим приятелям – Сане Карнухову и Толику Спичаку, они подтвердили, что чувствуют то же самое. И тогда Олег успокоился: он понял, что так и должно быть у настоящего шахтёра.

      Он сел в маршрутку до Луганска, взглянул на часы – вроде успевает.

      Сегодня важный для него день. Сегодня после совлечения зверя Олег ощутил себя не просто человеком, но немного шпионом.

      В фонде “Open door”, куда он недавно зашёл, побуждаемый приятелем, узнали о его недовольстве, о тёрках с начальством. Заинтересовались, попросили дать интервью американскому журналисту об условиях работы на донбасских шахтах, и особенно остановиться на конфликтах с начальством и на всяческих злоупотреблениях. Бондаренко сначала отказался: он недолюбливал американцев, а ещё больше не любил выносить сор из избы. Но красивая брюнетка поколебала его решимость. Она так улыбалась, так проникновенно заглядывала в глаза – ну как ей откажешь! А когда ему отвалили аванс – все сомнения были отброшены. За такие деньги можно про забой позабыть, раздавать интервью направо и налево, не хуже майора Мельниченко.

      А вообще, правильно, хватит молчать! У начальства всегда шахтёр виноват. Поломался комбайн, оборвался кабель, завалило кого-то в лаве, - виноват забойщик, проходчик, электрик, крепельщик. Всегда находят козлов отпущения. И сразу штрафы, премию снимаем, из зарплаты удерживаем. Вон Спичака как-то всей месячной зарплаты лишили. И, главное, никогда в таких случаях не дают письменных распоряжений. Всегда устно наезжают: «Давай, давай!». А потом: «Вы нарушили технику безопасности». «Да пошли вы нахрен, шакалы! Всё расскажу, пусть хоть в американских газетах правду напечатают».

      В Луганске Бондаренко сел на 136-ю. Ехать ему было почти до конца маршрута. Встречу журналист ему назначил у чёрта на куличках – на пустыре посёлка Тельмана, в просторечии – на «Татарке». Олег провёл детство в этом районе. Несколько десятилетий назад, ещё при советской власти верховодили здесь хулиганы из большой семьи Татаркиных. Человек двенадцать их было – и все братья. Всех в округе били, шороху наводили – мама, не горюй! А сейчас разбросала их  жизнь – канули они кто куда в необъятных просторах бывшей великой Родины. Осталось от семьи одно название посёлка, соперничающее с именем выдающегося деятеля немецкого рабочего движения.

      Но к чему такая конспирация? На окраине, на пустыре. «Может, и правда, не журналист, а шпион? Да чёрт с ним, мне до задницы!».

      Маршрутка вырулила на Советскую. В предвкушении сумерек зажглась иллюминация супермаркетов. «Центральный» облачился в золотистые латы; «Луганск-сити-центр» занавесился оранжевой бахромой; контуры домов со шпилями были очерчены флуоресцентным карандашом. Большой телеэкран на площади Великой отечественной подмигивал суровому Кобзарю разноцветным глазом, в котором мельтешили дефилирующие по подиуму красотки.

      Олег испытал странное чувство. Пару часов назад он ещё был в лаве. Перед глазами вставали чёрный блеск угольного пласта, вращение шнеков, пляска пылинок в лучах шахтёрских ламп, уши наполнял лязг и грохот комбайна. Весь этот мир света и глянца с его иллюминацией, рекламными роликами, с зажигательной музыкой, зазывающей в рестораны, кафе и стрип-бары, казался нереальным. Настоящий мир – там, в глубине земли, в темноте забоя, оскалившегося чёрными дёснами. Однажды эти дёсны сомкнулись и сожрали его друзей – Витьку Семененко и Серёгу Куницына. Но для «глянцевых» реален их мир, он единственная реальность, а о другой они знать ничего не хотят. Если как-то заставить их взглянуть на мир забоя, они впадут в истерику, они сделают вид, что это дурной сон, кошмар угнетённого сознания.

      «Два мира, два образа жизни», - всплыло откуда-то из глубин пропагандистское клише советского периода. Что общего между какой-нибудь манекенщицей, любовницей олигарха, и шахтёром, глотающим пыль в очистном забое? Они более чужды друг другу, чем чукча и индеец Амазонки. Они никогда не поймут друг друга.

      Где же правда? Где истинный мир, а где ложный? Олег знал, что истина – во тьме забоя, ведь без нарубленного в его пасти угля не сверкал бы телеэкран, не сияла иллюминация, не переливались бы огни рекламы. Замурованные в многотонной толще земли, хранят эту истину Витёк и Серёга. Но вдруг пришла мысль: «А если бы была возможность выбрать? Если бы окончательный выбор: раз – и на всю жизнь. Что бы ты выбрал?». И со стыдом, с неприязнью, почти с ненавистью к себе он понял, что выбрал бы не страшную, тяжёлую, неприглядную истину забоя, а приятную, лёгкую и красивую ложь глянца. «Прости, Витёк. Прости, Серёга».

      Это ложь, что люди предпочитают правду, истину и справедливость. Человек хочет комфорта, красоты, удовольствия. «Сделайте мне приятно». В конце концов, он хочет счастья, простого человеческого счастья. А почему бы и нет? – каждый имеет право! И он ничего не хочет знать о мире тяжёлой работы, грязи, опасности, риска, болезней и смерти. И кому удаётся не  видеть этого, не  знать этого, - тот счастлив.

      А автогонщики, скалолазы, райдеры и прочие любители адреналина? Нет, это не то. Это не тяжёлый, некрасивый и  бесславный риск забойщика, а приятно щекочущий нервы риск экстремала. Это глянцевый риск. Это спорт, а шахта – это война. Шахтёры смотрят на «глянцевых» с презрением солдат, попавших в глубокий тыл. Проходчики – это как артиллеристы, а забойщики – как пулемётчики. И все они – окопники.

      Нет, никогда не сойдутся, не сплетутся в братских объятиях забойщик с манекенщицей – ни в адском пламени, ни в райских кущах.

      Погружённый в свои мысли Олег не замечал, что двое пассажиров наблюдают за ним. Симпатичная блондинка с бюстом впечатляющего размера пыталась привлечь его внимание. Она улыбалась ему, старалась заглянуть в глаза, хотела, видно, окликнуть, но поток пассажиров увлёк её к выходу, где она нашла освободившееся сиденье, уселась и оставила бесплодные попытки общения.

      Сидевший напротив Бондаренко шатен в светло-сером свитере, наоборот, разглядывал его, стараясь не встретиться глазами. Он не упускал Олега из виду, но при этом явно не хотел, чтобы тот узнал его. А узнать шахтёр вполне мог: ведь несколько дней назад они виделись на собрании «познавателей».

      Бондаренко направил свои мысли в более приятное русло. Он вспомнил о недавнем приключении с Лилей. Затем мысли ушли в прошлое. Возник образ его первой девушки – Лены Тищенко. Как они тогда в «Сосновом»! Её отец был директором лагеря, держал её в ежовых рукавицах. Но в последнюю ночь они оторвались: костёр на острове, песни под гитару. Вдруг она появляется – вся мокрая, продрогшая, капли в отблесках костра сползают по бёдрам. Вплавь до острова – а плавала-то плохо. Какая девушка! И как они сплетались потом в пахучей траве, и большая луна освещала их…

      Олег встал на остановке у храма Касперовской иконы Божьей матери. Взгляд скользнул по надписи на козырьке навеса: «живи трезво». Блондинка тоже встала у храма; поторопившись, чтобы не упустить, выскочил и обладатель серого свитера. Девушка предприняла последнюю попытку затронуть шахтёра, но затем передумала, махнула рукой и пошла своей дорогой. Она заметила, что шатен на некотором отдалении шёл за Олегом по улице Мечникова.

      Бондаренко пришёл к пустырю. В вечерних сумерках серебрилась «Тойота Королла», в которой поджидал шахтёра-отщепенца корреспондент «Ассошиэйтед пресс» Уильям Хэйвуд.

      «Ну это уж слишком! Прямо на пустырь заехал».

      Конспирация явно чрезмерна, да она вообще не нужна американскому журналисту: чай, не при Сталине живём. В сердце Олега ёкнуло тревожное подозрение: да впрямь ли им нужно его интервью? Не подстава ли, не ловушка?.. А с другой стороны: кому он нужен, безродный забойщик?

      «Ладно, чёрт с вами со всеми!» - подумал Бондаренко, шагая по пустырю к «Тойоте». Кто такие эти «все», он точно не знал, ну, в общем, все, кто достал. Лезли под ноги пластиковые и стеклянные бутылки. Слева валялась мехом наружу зимняя куртка, словно лохматая коричневая собака притаилась в зарослях бурьяна. Справа гнилая картошка вывалилась из разорванной красной сетки, похожей на чулки проститутки.

      За рулём «Тойоты» сидел молодой мужчина. Лица его не было видно. Он пригнулся, опустил голову: видно, что-то высматривал среди рычагов и педалей.

      Олег открыл дверцу, сел рядом с Хэйвудом.

      - Хау ду ю ду! – старательно выговорил он одну из немногих фраз, оставшихся от уроков английского.

      Мужчина поднял голову, взглянул на Олега. У того волосы встали дыбом, внутри похолодело. Хотел закричать, но голос пресёкся. Показалось, будто угольная пыль забила всё горло, - и сознание шахтёра погрузилось во тьму забоя.

Продолжение следует. Предыдущие главы: пролог:http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-prolog [1]. Глава 1 :http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-roman-glava-1-ya [2], Глава 2 :http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aleksandr-eremenko-rassoglasovanie-zerkal [3]  Гл.3 http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-gl-3-s-izmeneniyami [4]

 гл.4 http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-glava-4 [5]), гл.5

http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-glava-5 [6]

Гл.6 - http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-glava-6 [7]    

Гл 7. - http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-glava-7 [8]http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkal-glava-8 [9]

Гл.10-я: http://ostrovok.lg.ua/statti/kultura/aeremenko-rassoglasovanie-zerkalglava-9