Виктор Макаренко. Змеиный клубок интересов: как осознавать постсоветские войны?

Опубликовано: 30.06.2020. 12:36

15 мая 2020 г. в Южном федеральном университете состоялось заседание постоянного теоретического семинара «Русская мысль и политика». Оно происходило в рамках обсуждения глобальной проблемы современных войн и эпидемий. Были заслушаны доклады профессора И.Ф.Кононова (Луганский национальный университет им. Т.Г.Шевченко, Украина) «Донбасский конфликт: социологическая интерпретация» и профессора А.Д.Воскресенского (Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД России) «Практическое применение методов политического анализа в мировом комплексном регионоведении: прогнозирование влияния пандемий на становление и эволюцию региональных порядков»^[1].  

И.Ф.Кононов сказал: «События, которые начались в Донбассе весной 2014 г., переросли в застойную ситуацию военного противостояния. Оно длится шесть лет, для самих жителей региона в большинстве случаев выглядит как реализация самого невероятного. Кафедра философии и социологии Луганского национального университета имени Тараса Шевченко до войны несколько лет изучала украинско-российскую границу. По обе её стороны мы фиксировали преобладающую оценку – «граница между своими»^[2]. Поэтому большинство жителей Донбасса не ожидали каких-либо проблем с востока. Для ученого неожиданное, как правило, свидетельствует о чем-то слабо понятном, о каких-то глубинных факторах общественной жизни, которые слабо учитывались. Это создает проблему. 

Конечно, для меня, как уроженца и жителя Донбасса, проблема эта имеет не только академический интерес. Конфликт больнее всего ударил по местным жителям. Число погибших гражданских лиц мы пока не знаем. Более того, по моим наблюдениям, происходит занижение числа жертв официальными международными наблюдателями. Так, на запрос Deutsche Presse-Agentur (DPA) Мониторинговая миссия ООН по правам человека в Киеве сообщила, что по состоянию на 21 января 2019 г. она располагала данными о гибели от 12 800 до 13 000 человек. Из этого числа около 3300 погибших были украинскими военными, 5500 – воевали на стороне самопровозглашенных «ЛНР» и «ДНР», а 4000 были гражданскими лицами^[3].В марте 2020 г. глава миссии Организации Объединенных Наций по правам человека в Украине Матильда Богнер заявляла, что на Донбассе с начала конфликта погибли 3350 мирных жителей^[4]. Эта проблема имеет и иное измерение. Кроме тех, кто был убит осколками или подорвался на минах, есть значительное число людей, которые преждевременно умерли от обострения болезней. Это обстоятельство вообще не стало фактом статистики.

Конфликт на Донбассе оказывает негативное влияние на его непосредственных участников – Украину и Россию, но слабо поддается разрешению. Именно для разрешения этого конфликта необходим диалог между украинскими и российскими учеными. В таком диалоге необходимо подвергнуть деконструкции идеологические формы, выполняющие в обеих странах манипулятивные функции.

Во-первых, необходимо верно атрибутировать сам конфликт. У него есть несколько черт, которые следует зафиксировать уже на нынешнем уровне знания. В принятой западной терминологии его следует описать как “Low intensity conflicts” (LICs) – конфликты низкой интенсивности. Эти конфликты являются результатом эволюции войны под ядерным зонтиком. Для них характерно то, что, вновь-таки в западной терминологии, получило название proxy wars (войны по доверенности, войны чужими руками). Ведение непосредственных боевых действий в них поручается неким «повстанцам», которых заранее готовят. Непосредственные концессионеры предприятия свои вооруженные силы применяют лишь в критических ситуациях.

О конфликте в Донбассе мало достоверных данных. Но, если позволительно опереться на свои впечатления, то могу сказать, что Украина накануне 2014 г. была пронизана сетями заговоров. Термин «заговор» я здесь употребляю сознательно. Он не имеет отношения к параноидальной «теории заговора». Одни сети ориентировались на Россию и поддерживались с её территории, другие сети по форме были организацией украинских правых, но с прозападной ориентацией и западной поддержкой. Уже летом 2013 г. в Луганске было предчувствие, что эти силы готовятся к борьбе. С российской стороны определенно могу говорить о Донском казачестве и о Евразийском союзе молодежи. Украинские сети имели своими точками опоры приемные народного депутата О. Ляшко. Думаю, что в тот момент четкого плана развязывания конфликта в Донбассе у сторон противостояния не было. Ход событий мог быть и другой. Крайне правые в Украине в случае неудачи в столице могли предпринять попытку отделения Галичины. 

Сказанное позволяет, во-вторых, заключить, что конфликт в Донбассе возник как столкновение между элитными группировками Запада, Украины и России. Часть участников являются открытыми его субъектами, часть – криптосубъектами. В Донбассе идет борьба за интересы, которые далеки от регионального сообщества. Задачи, решаемые участниками конфликта в Донбассе, менялись в ходе его разворачивания. Часть участников конфликта, представляющих США, а также крайне правые в Украине, хотели бы использовать этот конфликт для превращения Украины в «анти-Россию». Группировка П. Порошенко сознательно превращала страну в орудие решения чужих проблем. Российский правящий класс хотел решить проблему повышения своей внутренней легитимности через маленькую победоносную войну, которая сделала бы неактуальной проблему аннексии Крыма.

В-третьих, урегулирование этого конфликта предполагает четкое выделение всех заинтересованных сторон конфликта, отделение государственных и негосударственных его участников, начало прямых переговоров между государственными участниками, прежде всего между Украиной и Россией. Донбасс должен стать единым в рамках государства Украина, но с реальными гарантиями безопасности для регионального сообщества. Поскольку регион сейчас фактически превращен в экономическую пустыню, то он должен получить экономические преимущества (возможно через статус свободной экономической зоны). Для восстановления Донбасса должны быть созданы международные фонды, непременным участником которых должна стать Россия, вносящая в них существенную денежную часть. На территорию Донбасса не должны распространяться законы Украины о декоммунизации и о языке. В Донбассе должно быть обеспечено будущее русского языка на официальном уровне, должна проводиться политика диалога и примирения. Участники конфликта с обеих сторон, которые не совершили уголовных преступлений, должны быть амнистированы».

В.П.Макаренко согласился с основными пунктами доклада И.Ф.Кононова. Ученые Южного федерального университета вместе с московскими и украинскими коллегами обсуждают проблему событий в Украине с апреля 2014 г. Первый этап сотрудничества реализован в сборнике статей, в котором поставлен ряд концептуальных, исторических, компаративных, политических и социологических проблем, не решенных до сих пор^[5].

Среди них находится компаративный анализ политических бюрократий России и Украины в контексте распада бывшего советского пространства. Для этого в ЮФУ создан солидный теоретический базис. В его рамках современные войны рассматриваются как элемент бюрократического управления государством в постсоветском контексте. Такой позволяет объединить результаты исследований посткоммунизма (здесь уже сложились целые исследовательские школы) с анализом центро-периферийных войн на пространстве бывшего Советского Союза[6]. События в Крыму и в Донбассе с 2014 года по настоящее время есть лишь одно из множества событий, для квалификации которых журналисты пользуются эвфемизмом «неизвестные войны»[7]. Россия унаследовала советский опыт участия в войнах за рубежом и подавления революций в сопредельных государствах и, в полном соответствии с «законом бумеранга» Р.Люксембург, перенесла этот опыт на войну с Украиной. Составной частью этого опыта является сплав военной, разведывательно-контр-разведывательной и информационной деятельности[8]. Поэтому более оправдано называть события в Украине «нелегальной войной», детали которой систематически описаны И.М.Клямкиным с одновременной разработкой понятийного аппарата анализа[9]. 

В целом политику советской империи можно рассматривать как мир реализованного абсурда^[10]. А ее политическую и социальную историю - как вырождение профессионализма во всех сферах деятельности, особенно в сфере государственной политики. Влияние этого процесса на постсоветскую реальность требует особого исследования. Отношения между Россией и Украиной при этом играют ключевую роль, поскольку именно здесь складывался и опробывался политический, экономический и идеологический инвентарь внутренней колонизации, который используется до сих пор^[11]. 

Для его изучения можно применять концепт политического капитализма М.Вебера и его анализ русских революций как неудачной попытки перехода к демократии. Причины неудачи Вебер усматривал в паразитической природе русской бюрократии, специфике политического режима в России (господство бюрократии над политикой), политической бездарности монарха, взаимосвязи российского империализма, интеллектуализма и национализма[12]. Под таким углом зрения можно рассматривать  современную попытку перехода России  демократии, включая господствующий тип интеллектуализма.

Надо согласиться с формулировкой Ф.Броделя относительно универсальных проблем империй. К ним относятся: появление и рост класса чиновников; торговля государственными должностями; конфликт центра и периферии; использование финансов для достижения политических целей. Д.Ливен на основе сравнительного анализа Британской, Австро-Венгерской, Османской и Российской империй доказал, что эти проблемы не в состоянии решить имперская власть. Поэтому внешняя и (особенно) внутренняя политика империй превращается в замкнутый круг одних и тех же проблем, в отношении которых бессильны реакционеры, реформаторы и революционеры.

Б.Льюис подчеркнул, что в периоды распада империй возникающие на их обломках государства становятся «змеиным клубком интересов», зависимостей и карьер. Государство превращается в самодовлеющую силу – оно неспособно решать социальные проблемы, хотя удовлетворяет материальные интересы все большего слоя людей, не создающих ни материальных, ни духовных ценностей. В состав этого слоя входят силовые структуры и бюрократия. Поэтому постимперские государства сохраняются даже при неблагоприятных обстоятельствах. Правящие клики с помощью силовых структур и бюрократии преобразуют государство в сословный институт.

Свою версию того же подхода предлагает Энтони де Ясаи. Из-за недостатка места ограничусь общей констатацией: современные процессы на постсоветском пространстве (включая Россию и Украину) надо изучать на основе современных подходов и теорий, а не сложившейся постимперской практики. При этом надо учитывать громадный массив литературы, посвященный изучению (с равной степенью точности и ангажированности) советской экономической, политической и идейной инерции, в результате которой в России сегодня господствует неосоветизм на усеченном неороссийском пространстве (С.Неретина). Не следует забывать предупреждение Броделя: революция в сфере социальных наук еще не начиналась. Поэтому общие теории надо соотносить с социальной конкретикой.

Проиллюстрирую это на двух примерах обобщения опыта 1990-х гг. В.А.Тишков считает, что в исследованиях проблем мира и войны доминируют схоластические метатеории и популярные методологии, которые слабо работают на уровне конкретного анализа постсоветских войн^[13]. В.А.Тишков показал, что «национальная независимость» Чечни легитимизирована российской идеологией и практикой. Приход к власти Дудаева инициирован Москвой как вариант декоммунизации, облеченной в форму и риторику народной революции, а завершен в форме политического мятежа. Никакой угрозы территориальной целостности России не было. Те, кто поверил в мифы об угрозе территориальной целостности России и независимости Чечни, стали принимать решения и отдавать приказы. Они – главные виновники трагедии. 

Б.Ельцин пришел к мысли о начале войны в Чечне под влиянием силовиков Степашина, Грачева, Егорова и Лобова. За ними стояли военно-промышленный комплекс, бюрократия, собственники. Ключевую роль в эскалации насилия сыграли обоюдная жестокость армии и внутренних войск в отношении гражданского населения и вооруженных групп Чечни. Это насилие связано с государственными институтами, правовой и политической культурой, ментальностью и историческим наследием российского народа.

Наряду с общими констатациями Тишком сообщает множество  фактов, которые нуждаются в кропотливом анализе для систематизации и теоретического обобщения. Российские командиры ввели таксу на выдачу каждого трупа убитого, зная, что мусульманин готов отдать последнее, чтобы похоронить павших по обычаю предков. Одновременно брошенные русские трупы лежали штабелями и сами русские не позволяли их хоронить. Русские подбирали трупы чеченцев, уродовали голову и сдавали по акту как труп российского солдата. Российские солдаты убивали друг друга за деньги. Контрактники вербовались из заключенных по системе МВД и МИД. Русских жителей Грозного тоже не щадили. Допускали групповое изнасилование русских и чеченских женщин в анонимной обстановке. На этом основании изнасилованные чеченские женщины затем становились камикадзе.

До 1999 г. МВД и ФСБ России занимались освобождением из заложников только политиков, крупных военных чинов, иностранцев и журналистов.  Своих солдат и мирное русское население оставляли на произвол судьбы. Это стимулировало похищение людей (в 1995 г. - 272, 1996-338, 1997-1140, 1998-1415, 1999-более 1500 человек). Тема заложников стала использоваться в пропагандистских целях только после освобождения еврейского мальчика Ади Шарона и французского журналиста Бриса Флетье. Министр внутренних дел В.Рушайло лично доставил первого в Израиль, а президент В.Путин имел телефонный разговор с французским президентом после освобождения Флетье. Первыми заложников стали брать федералы, заставляя чеченцев выкупать своих арестованных и даже убитых. Точные данные о заложничестве недоступны, даже задавать вопросы на эту тему опасно. Русская сторона подчинила освобождения людей большой политике и групповому соперничеству.

Особенно важны три вывода В.А.Тишкова: первая чеченская война привела в действие безумие партикулярного национализма и машины пропаганды западных и российских СМИ, поэтому места для истины как единой и общей версии происходящего не осталось; эксперты ФСБ и армии не знали, не понимали и игнорировали культуру чеченского общества; война – это «зримое, трагически осязаемое проявление абсурда, который пропитал все поры российского общества, всю общественную и личную жизнь людей»^[14].  

Для анализа эмпирического уровня абсурда я использовал хронику первой российско-чеченской войны (1994-1996 гг.), составленную российскими журналистами и правозащитниками^[15]. Этот материал позволяет описать в первом приближении механизм проявления общих проблем и особенностей распада империй в постсоветском пространстве.

Realpolitik Москвы, Грозного и других субъектов самоопределения базировалась на произвольных решениях. Ради борьбы с Ельциным Союзный центр не препятствовал внутрироссийскому сепаратизму. Затем российский центр возродил родовые отношения и играл на них одновременно с подготовкой силового решения проблемы. Российские СМИ в период подготовки силового решения чеченского вопроса были подверстаны под интересы вершины российской власти. Ни о какой независимости СМИ от данных интересов не может быть речи. Центр устанавливал такую иерархию и очередность решения политических проблем, в которой содержалась возможность войны.

Москва дважды способствовала расползанию оружия среди населения Чечни. Предпочтение личных контактов протокольным мероприятиям в постсоветской политике маскирует произвол правящих лиц и клик. Решения законодательной власти России и Чечни не выполнялись, а ответственность за невыполнение не устанавливалась. Перестановки на вершине власти в период подготовки силового решения проблемы усилили позиции российских ястребов. Возможность международно-правового признания независимости территорий использовалась центром для манипуляции общественным мнением и введения в заблуждение мирового сообщества. Российское государство по-прежнему грабит население.

Решение политических проблем бюрократией усиливает опасность войны. Россия не выполняет международных обязательств по лимитам на вооружение внутри страны. Центр (как и в советские времена) использует тактику насаждения марионеточных правительств. Но уже не в других странах, а на территории, которую считает своей. Проблема территориальной целостности России ставится и решается в зависимости от интересов высшего уровня власти и политической конъюнктуры. Отрицая сепаратизм на словах, центр делал ставку на региональных сепаратистов. Приемлемость (или неприемлемость) для вершины власти конкретных лиц может служить поводом вооруженного конфликта центра с периферией. Для этого расширяются функции органов безопасности, которым поручается (как и в советское время) контроль экономики в целях сохранения монополии центра на природные ресурсы[16]. В этом контексте центр играет значительную роль в подготовке силовых решений региональных конфликтов.

Противоположные действия (высказывания) политиков центра маскируют подготовку силового решения. Центральная бюрократия не считает диалог решением политических вопросов и сознательно затягивает переговоры для подготовки войны. Она использует также ложную информацию и перебрасывает ответственность за терроризм со своих силовых структур на периферийные власти и сопредельные государства. Спецслужбы определяют содержание и состав политической оппозиции. Причем, интересы русских националистов совпадают с интересами силовых структур сторон, которые находятся в политическом конфликте. Российский парламент играет значительную роль в политической манипуляции, а Европарламент поддерживает политические иллюзии.            

Наконец, существовали пункты сходства режимов Дудаева и Ельцина. Оба режима расстреляли неугодную им законодательную власть,  совершили государственные перевороты, базировались на системе внутреннего шпионажа и предотвращали появление политиков, независимых от властвующих клик. Режим Дудаева предпринимал карательные экспедиции против местностей, которые не желали ему подчиниться. Центр осуществил такую же экспедицию против Чечни. Оба режима не признавали народного ополчения. Применение регулярной армии против населения привело к геноциду. В этом контексте этнические ритуалы использовались для политической карнавализации и мобилизации. В Чечне и в России сталкиваются государственно-мафиозный и национально-радикальный терроризм. Для защиты обоих используются силовые структуры. Оба вида терроризма отвергают теорию и практику правового государства. Независимость любого региона от центра не означает, что население данного региона признает возникающее государство, которое официально выступает за независимость.   

Победа над внутренней оппозицией в Грозном и Москве обеспечила господство бюрократии и силовых структур над парламентом. Центр финансировал борьбу с режимом Дудаева, понимая под оппозицией марионеточное правительство и собственные вооруженные силы. В самом начале войны российские военные прямо признавали незаконность противоборствующих военных формирований и собственной карательной деятельности. Тогда как деятельность советских/российских спецслужб началась провалом и закончилась перерастанием спецопераций в открытую войну. В начале войны президент переложил собственную ответственность на территориальное звено армейского управления. По мере краха плана блицкрига в Чечне на армию начали возлагаться полицейские функции. Президент вводил в заблуждение население страны и мировое сообщество, исключил парламент из числа политически значимых факторов и подчинил ведение войны собственным избирательным интересам.  Ведение этой войны аналогично сталинской практике взятия городов к праздничным датам. Выборы во время войны проводились с массовыми нарушениями и фальсификациями. Российская дипломатия продолжала агрессивную политику центра. С юридической точки зрения деятельность президента сомнительна, а действия мэра Москвы чисто бюрократические.

Оба режима не признавали законность народного ополчения. Центр создал Территориальное управление федеральных органов исполнительной власти, которое исполняло функции гражданской администрации и контролировало марионетку. В ходе войны ложная информация использовалась для пропаганды и принятия решений. Центр стремился представить власть бывшим коммунистическим функционерам, одновременно дезавуируя деятельность уполномоченного по правам человека и решения конференций по реализации мира. Оба режима постоянно нарушали сроки и условия перемирия. Бывшая партгосноменклатура и руководители силовых ведомств делали карьеру на чеченской войне. Внутренняя политика пристегивалась к интересам силовых структур, которые осуществляли информационную блокаду и одновременно все более занимали информационное пространство России. Хаос военных действий увеличивался по мере роста влияния политического процесса в центре на события в Чечне.

В ходе войны произошло соединение армии, органов внутренних дел и госбезопасности. Эти структуры извращенно и примитивно понимают демократию. Они не понесли никакой ответственности за массовую жестокость. Завершение войны - следствие сговора властных групп России с верхушкой чеченских боевиков. Этот сговор увеличил влияние силовых структур в регионе, а затем и в стране в целом. Россия перенесла советские методы решения внутренних конфликтов на свою территорию.

Данные тенденции можно рассматривать как способ проявления общих характеристик бюрократического управления, закономерностей и особенностей распада империй в постсоветских условиях. Украинские ученые могут сами определить, какие из них и почему годятся для описания ситуации в стране, а какие надо уточнить или вообще отбросить.